блестящее.
   - У вас орден? Белый крест на синем поле?
   - Медаль общества охранения нравственности. Знак союза для  борьбы  с
безнравственностью.
   - То есть с любовью?
   Он глупо сознался:
   - Да.
   - Но раз вы принадлежите к... нелюбимым...
   - Я принимаю свою участь. Я искренен.
   - Это надо ценить высоко, в особенности потому, что  это  вам  трудно
дается. Сознайтесь, кто нравится вам больше,  Клелия  или  Проперция?  Я
готова думать, что вы любите обеих.
   - Всех трех, - объявил он.
   Прежде, чем она могла помешать этому, он схватил ее руку и прижался к
ней губами. Они были неприятно горячи.
   И вдруг он исчез. Через минуту она уже видела его внизу,  в  галерее.
Он, пересиливая себя, не сгибаясь, ковылял к  группе  дам.  Перед  самой
целью  он  свернул,  равнодушно  глядя   в   сторону,   под   насмешливо
направленными на него лорнетами.


   - Почему он убежал? - спросила себя герцогиня. Но  сейчас  же  поняла
причину: к ней подходил  Сан-Бакко.  Он  шел,  окруженный  роем  молодых
девушек, которые цеплялись за него, окутывали его легким  облаком  своих
кружев, цветов и волос и доверчиво смеялись  ему  в  лицо,  обдавая  его
своим свежим дыханием. Они любили его, так как чувствовали,  что  взгляд
восхищения, которым он окидывал их, был лишен  сомнений,  и  что  старый
рыцарь питал  недоступное  никакому  разочарованию  обожание  к  каждому
существу с звонким голоском, в уборе длинных кос, в сиянии невинных глаз
и в прелести узких плеч. Они заставляли его  рассказывать  о  походах  и
вознаграждали  его  своим  нежным  щебетаньем,  протянутой   ему   белой
перчаткой, на внутренней стороне которой он должен был  нацарапать  свое
имя, и котильонными орденами.
   Он принялся горячо уверять  герцогиню,  что  ее  празднество  чудесно
удалось.
   - В ваших залах, герцогиня, женщины прекраснее, чем где-либо,  и  они
делают  ваши  залы  более  прекрасными.   Здесь   все   -   великолепие,
благородство и радость от того, что другие  могут  созерцать  прекрасное
зрелище. А я сейчас из парламента, где убогие сердца пропитаны злобой. Я
не вернусь туда! У вас дышишь полной грудью!  От  канала  до  лагуны  по
вашему дому носится весенний ветерок и уносит прочь  всякое  испорченное
дыхание.
   Подошел взволнованный Якобус и сказал:
   - Они опять здесь. Можете вы это себе представить?
   - Кто?
   - Леди Олимпия и Мортейль. Они совершили прогулку в  лодке,  кажется,
обильную  наслаждениями,   теперь   они   хотят   танцевать.   Проперции
разрешается смотреть, рука об руку с Клелией. Я нахожу, что они  заходят
немного далеко.
   - Проперция  тоже  будет  танцевать,  я  приглашу  ее!  -  воскликнул
Сан-Бакко, покраснев и разгорячившись, как юноша.
   - Я никогда не потерплю, чтобы великую женщину оскорбляли!
   - Как вы хотите помешать этому, маркиз? Впрочем, ее нигде  не  видно.
Так вот, леди Олимпии нужно визави для кадрили.  Я  ищу  достойного  ее,
Мортейль тоже.
   - Негодяй! - проворчал Сан-Бакко. -  Герцогиня,  вы  должны  были  бы
приказать своему гондольеру отвезти его в отель!
   - А леди Олимпию?
   - Она дама.
   - Идемте, Якобус, - сказала герцогиня. -  Будем  танцевать  визави  с
ними.
   Она весело засмеялась, и ее смех,  казалось,  прогнал  все,  что  еще
оставалось в воздухе вокруг нее от нашептываний несостоятельного аскета.
   Они пошли. Герцогиня спросила:
   - Леди Олимпия смутила ваше спокойствие, сознайтесь?
   - Что тут сознаваться? - объявил Якобус. - Ведь в  нас  живет  зверь,
идущий на такие несложные приманки. Ах! Такая женщина знает  это!  Какое
бесстыдство, а сущности! И какой печальный триумф! Я ходил по этим залам
с такими чистыми ощущениями, я  наслаждался  своим  собственным  цветом,
распустившимся на этих стенах, и говорил себе, что цвету  в  честь  вас,
герцогиня. И вдруг приходит эта женщина и показывает мне,  что  обладает
властью над зверем во мне. Я не могу отрицать этого,  но  у  меня  такое
чувство, как будто со мной невежливо обошлись.
   - Значит, из тщеславия... Но вы только затягиваете дело. Ведь  вы  не
думаете серьезно противостоять ей, не правда ли? Так почему  же  вам  не
покончить с этим сразу? Теперь это было бы уже позади, и  вы  совершенно
успокоились бы - как теперь вместо вас Мортейль.
   - Я не  мог.  Вы,  герцогиня,  стояли  между  нами  и  отравляли  мне
удовольствие.
   - Мне очень жаль... Уж не любите ли вы меня?
   Он испугался и покраснел так сильно, что темное золото  его  длинной,
раздвоенной бородки стало совсем бледным.
   - Нет, нет! Что за вопрос! Чем я...
   - Решительно ничем. Успокойтесь. Тогда вам, значит, ничто  не  мешает
любить леди Олимпию.
   - Наоборот!
   Они вошли  в  зал  и  приветствовали  ожидавших.  Леди  Олимпия  была
напудрена хуже, чем  прежде.  У  нее  были  влажные  глаза  и  сладостно
оживленные,  счастливые  движения.  Мортейль  был  довольно  бледен;  он
отвечал на завистливые и насмешливые  взгляды  язвительной  холодностью.
Музыка тотчас же заиграла, и, встречаясь и расходясь с Мортейлем  и  его
дамой, Якобус продолжал разговор с герцогиней. Он громко говорил о  леди
Олимпии, глядя ей при этом прямо в глаза. Она равнодушно улыбалась.  Его
жесты становились все более возбужденными.
   - Кто же любит леди Олимпию? - говорил он. - Леди  Олимпия  роскошная
картина; я забыл поместить ее в зале Венеры в виде охотницы за  любовью,
красной, широкой, белокурой,  смеющейся  влажными  губами,  с  откинутой
назад головкой, так что вздувается шея. С ней падаешь в  траву  и  даешь
взять себя. Потом уходишь, и некоторое время  перед  глазами  еще  стоит