соскользнувшей рубашки выглянуло худое, тонкое  тело,  содрогавшееся  от
учащенного дыхания. На  левом  боку  сдвинулась  окровавленная  повязка.
Герцогиня коснулась ее лба и погладила ее руки.
   - Успокойся, Биче, я попробую поверить тебе!
   - Какое  счастье,  что  я  не  сейчас  умерла!  Ты  считала  бы  меня
предательницей. Какой ужас! И не было бы  никого,  кто  мог  бы  сказать
тебе, что я была честна. Слушай, пока не поздно.  Если  бы  я  с  твоими
деньгами сгорела или исчезла в пропасти, - ты назвала бы  меня  лгуньей?
Он, тот, кто взял деньги, был сильнее пропасти и огня.  Я  могла  только
любить тебя и умереть от него. Ах! Если бы  я  умерла  мужественнее!  Ты
знаешь, как я хотела это. Но  когда  дошло  до  этого,  я  ослабела.  Он
заметил, что у меня были еще деньги. Я скопила их с тех  пор,  как  живу
здесь, и спрятала от него там в углу, где была щель в плитах.  Когда  он
убивал меня, я открыла ему это в последнем страхе. Это была измена  моей
судьбе. Во всем остальном я была честна, не так, как понимают  честность
другие, - но как понимаешь ты, Виоланта!
   Она потеряла сознание.
   Герцогиня думала:
   "Я пришла еще вовремя. Если бы я не услышала того, что она только что
сказала мне, - она права, это было бы ужасно. Ведь мы верили друг  другу
во всем, почему же не верить этому? Раз это правда ее души. Во имя наших
прекрасных часов, эта правда!"
   - Это правда, слышишь!
   Бла лежала с закрытыми  глазами;  герцогиня  положила  голову  на  ее
грудь, дыхания не было слышно. Ее охватил внезапный страх.
   - Биче, еще раз! Очнись еще раз,  я  должна  тебе  сказать  еще  одно
слово. Я верю тебе!
   Бла открыла глаза и улыбнулась.
   - Благодарю тебя, - явственно произнесла она. -  Твое  дело  победит,
Виоланта. Я никогда не сомневалась в этом.
   И тотчас же началась агония, с хрипом, с бурными  движениями  рук,  с
полными страха попытками бегства всего тела  и  с  остатками  непонятных
слов,  звучавшими   так   глухо,   как   будто   исходили   из   черной,
захлопывающейся дыры. Герцогиня видела, как погружается в  нее  та,  кто
была ее подругой. Безумный страх  последнего  момента  охватил  ее,  она
крикнула в глубокий мрак:
   - Да, мы обе победим, Биче, ведь ты веришь в  это?  И  я  люблю  тебя
по-прежнему...
   Она остановилась, растерянная. Дыра закрылась, больше не было  слышно
даже эхо.
   Она долго созерцала успокоенное вечным забвением лицо.  Оно  было  не
очень бледно, на нем опять, как когда-то, был отблеск кроткого  счастья,
легкая грусть и склонность к тихой скорби. Она опять  узнавала  ее.  Эта
голова была очагом насмешливой и нежной поэзии, которая останется в мире
и  после  ее  исчезновения.  Эта  элегантная  фигура  шла  своим  путем,
одинокая, уверенная, изящная, знающая страдание и сдержанная.  Как  было
возможно  то,  что  стало  из  прелестной  служительницы  духа:  вещь  и
безоружная жертва красивого животного, темного потомка темных  крестьян,
вечно пьяных и сквернословящих, под  влиянием  алчности  и  вина  всегда
готовых взяться за нож. Откуда грозила такая судьба, и кому  не  грозила
она, если могла постигнуть такую женщину, как Бла?
   Герцогиня с трудом преодолела припадок слабости. Ей было страшно.


   После смерти подруги она чувствовала себя в Риме совершенно одинокой,
и жизнь свою здесь бесцельной. Она ускорила  свой  отъезд.  В  последнюю
минуту, когда  двери  уже  не  оберегались,  к  ней  ворвался  монсиньор
Тамбурини. Она стояла перед зеркалом, готовая к выходу.
   - Что вам угодно? - спросила она.
   - Герцогиня, в последнее время доступ к  вам  был  закрыт  для  меня.
Совершенно понятно, что после всего, что, по воле господа, постигло  вас
здесь, вы хотите оставить Рим.  Но,  конечно,  вы  сделаете  необходимые
распоряжения.
   - Какие распоряжения?
   - Наше поражение чувствительно ослабило партию Асси.
   - Партии Асси больше не существует.
   - Как это?
   В своем смущении он спросил без околичностей:
   - Ваша светлость не хотите больше давать денег?
   Она ответила еще короче:
   - Нет.
   Она вошла в салон. Тамбурини бросился за ней.
   - Вы не обдумали этого, герцогиня. Что вы бросаете свое дело,  -  это
жаль, но меня не касается... Но у вас есть обязанности.  Или  вы  будете
отрицать,  что  у  вас  есть  обязанности  перед  бедняками,  поднявшими
восстание?
   - Я не признаю за собой никаких обязанностей, к тому же  у  меня  нет
лишних денег.
   - Теперь, когда ваше имущество возвращено вам!
   - Я скажу вам кое-что:  вы  получили  достаточно.  Мне  нужны  теперь
миллионы, чтобы воздвигнуть дворец, купить статуи и заказать много-много
картин.
   Тамбурини попеременно негодовал и сокрушался.
   - Конечно, вы  не  обдумали  этого.  Далматские  монастыри  ради  вас
возбуждали народ против правительства, теперь им грозит закрытие. Тысячи
крестьян разорены или погибли - за вас, герцогиня!
   - Не за меня. Каждый хотел стать счастливее, и если за  это  понятное
стремление они еще получили от меня  на  чай,  то  умолчим  об  этом.  О
монахах я вообще не говорю, они  чересчур  обогатились.  Пожалуйста,  не
притворяйтесь, монсиньор, что мы не знаем исхода этой борьбы за свободу.
Один господин, по имени Пизелли, получил слишком много; другой, по имени
Тамбурини, по его мнению, получил пока слишком мало - вот и  все.  Какое
это имеет отношение ко мне?
   - Какое отношение это имеет к вам? - воскликнул Тамбурини, грозный от
смущения. - Все те  жертвы,  которых  вы  потребовали,  тысячи,  которые
истекли кровью за вас, тысячи, которым предстоит рабство, и  их  жены  и
дети, умирающие с голоду вместе с ними, - вы дадите погибнуть всем им?
   - Они уже погибли, а если нет, то все равно, что погибли. Картины же,
которые ждут меня, существа незаменимые. Я не имею  права  забыть  их  и