глаза, открыв рот. Едва он замолчал, она  закрыла  рот  и  заговорила  о
чем-то другом.
   Двое   слуг   с   выбритыми,   ласковыми   губами   тихо    разносили
прохладительные.  Герцогиня  и  Бла  взяли  снежные  трубочки;  кардинал
положил кусочек сахару в воду со льдом; Сан-Бакко и Павиц подлили в  нее
рому; Кукуру пила чистый ром; ее дочь  Винон  ела  ванильное  мороженое.
Монсеньер Тамбурини приготовил оранжад, причем фруктовый сок  капал  ему
на пальцы, и предложил его  печальной  Лилиан.  Она  небрежно  протянула
руку; он отвел стакан и с искривленным ртом и грацией плохо  укрощенного
зверя попросил:
   - Сначала улыбнитесь!
   Она  повернулась  к  нему  спиной,  но  встретила  взгляд  матери   и
вздрогнула. Она опять обернулась к Тамбурини,  улыбнулась  ему  с  таким
видом, как будто могла сделать и это, и выпила напиток разом, как  будто
решившись принять яд.
   Кукуру наложила себе полную тарелку мармеладу.  Она  крикнула  лакею:
"La bouche". Резким движением она так сильно перегнулась в сторону,  как
будто хотела засунуть голову под стул; потом с треском  вынула  изо  рта
челюсти и положила их в подставленную чашку.
   - Вам нужны зубы для еды, а мне только для разговоров. Жую я нёбом, -
с усилием завыла она голосом, который вдруг стал глухим  и  старушечьим.
Он прокатился по галерее, благородные очертания которой были созданы для
тонких, вдумчивых речей людей духа.
   Кардинал беседовал с герцогиней о монетах и камеях. Он велел принести
ящики и показывал ей некоторые экземпляры.
   - Я никак не мог узнать, откуда вот эта. На одной стороне  изображена
виноградная кисть, а на другой под буквами иота и сигма амфора.
   Она воскликнула, пораженная:
   - Я ее знаю!  Она  с  Лиссы,  моего  прекрасного  острова.  Я  напишу
епископу; вы позволите мне,  ваше  преосвященство,  предложить  вам  еще
несколько?
   - В состоянии ли вы еще сделать это? - спросила Кукуру. -  Ведь  ваши
земли отняты у вас.
   - Вы правы, я совсем забыла об этом.
   Она подумала.
   - Ну, епископ пришлет мне монеты из любезности, -  улыбаясь,  сказала
она.
   - Нет, нет, оставьте это лучше!
   Старуха была недовольна. Она опять вставила свои  зубы  и  заговорила
ясно.
   -  Друг  Антон  слишком  много  занимается  такими   глупостями,   не
поддерживайте его в этом. Он думает только о том, куда бы выбросить свои
деньги, и у него ничего  не  остается  для  энергичных  предприятий,  от
которых богатеют целые  семьи.  Если  у  нас  есть  деньги,  то  есть  и
обязанности!
   Кардинал тихо вставил:
   - Все в свое время, милый друг.
   Он больше не обращал внимания на старую даму, искавшую  подтверждения
своего мнения у монсиньора  Тамбурини.  Он  подул  на  покрытый  резьбой
камень и нежно провел по нему пальцем. Она насмешливо крикнула:
   - Как он чистит его! Как он влюблен в  этот  вздор!  Друг  Антон,  вы
всегда были бабой!
   Тамбурини опять обратился к Лилиан.
   - Спойте что-нибудь, - сказал он, и под сладкой оболочкой, в  которую
он облек эту просьбу, смутно  чувствовалось  что-то  грубое,  как  будто
угроза господина и владельца. Она отвернулась, не взглянув на него. Мать
резко крикнула:
   - Ты слышишь, Лилиан, тебя просят спеть. Для чего ты  берешь  дорогие
уроки?
   Девушка беспомощно взглянула на герцогиню.
   Та попросила:
   - Сделайте мне удовольствие, княжна Лилиан.
   Она тотчас же встала и медленно направилась к концу галереи. Там  она
остановилась и спела что-то. Ее не было ясно видно.  Ее  голос  боязливо
носился  по  галерее,  точно  придушенный  сумраком.  Сверкающая  фигура
мраморного  мальчика  за  ее  спиной  прикладывала  палец  ко  рту.   Ей
похлопали, и она вернулась на свое место, усталая и без следа  оживления
на щеках и в глазах.
   Близилась полночь; герцогиня простилась. Ее ждала  карета  кардинала:
она  пожаловалась  на  длинную  дорогу,  и  графиня  Бла  предложила  ей
сопровождать ее.
   Обе женщины проехали Лунгару. На углу Борго на заднем плане мелькнули
колонны св. Центра. Перед кабачками при свете садовых подсвечников сидел
народ и пил вино. Некоторые с громкими криками играли в морру.
   - У бедной Лилиан  вид  жертвы,  которой  нет  спасения,  -  заметила
герцогиня.
   Бла объяснила:
   - Жертва материнской политики. Кукуру потеряла  свое  состояние.  Она
необыкновенно деловита и дает векселя  под  будущее  своих  дочерей;  но
слишком крупные векселя, ей ничего не останется. Вы ничего не слышали  о
покойном князе?
   - Кое-что. Говорят, что он растратил все, что у него было, на актрис.
   - К нему несправедливы, он давал деньги так же охотно актерам. Он был
горячим поклонником открытой сцепы, и где бы  в  Неаполе  или  вообще  в
королевстве подобное учреждение ни боролось с трудностями, он являлся на
помощь. В более поздние годы он сам разъезжал с труппой. Он сидел каждый
вечер во фраке и черном парике,  чопорный  и  глубоко  серьезный,  среди
шумной публики самого низшего пошиба.  В  заключение  он  поднимался  на
сцену и кланялся. Актеры были  его  детьми,  он  женил  их  и  давал  им
приданое, мирил ревнивых мужей и жен и выслушивал их любовные  исповеди.
Его семья не имела ничего еще при  его  жизни.  Княгиня  уже  сорок  лет
любовница графа Бурнсгеймба.
   - Все еще? - воскликнула в испуге герцогиня.
   - Успокойтесь, ваша светлость. Вы слышали, что сказал кардинал: все в
свое время. Теперь заботиться  о  содержании  семьи  приходится  уже  не
матери, это должна делать Лилиан.
   - Таким же способом?
   - По-моему, худшим. Женщина с тонкой натурой  и  находясь  в  крайней
нужде, возмущается против такого Тамбурини.
   Они оставили за  собой  замок  и  мост  Ангела  и  поехали  по  Корсо