просто пристрелить его и за это поплатиться жизнью. -  Он  посмотрел  на
Геслинга в упор: - Вы на это рассчитывали.
   Геслинг отпрянул.  Он  уже  не  казался  таким  самоуверенным;  обвел
взглядом своих телохранителей и открыл  было  рот,  чтобы  приказать  им
увести его жертву, но вдруг передумал.
   - Хотите  быть  благоразумным?  -  спросил  он,  вплотную  подойдя  к
Бальриху.
   Побежденный ответил:
   - То, что мною сделано, я считаю вполне благоразумным.
   - Мне надо поговорить с этим человеком, - властно заявил директор.  -
Но сначала наденьте на него наручники.
   Его приказание было исполнено.
   - Мне не о чем говорить с вами, пока вы не освободите мне руки.
   Директор упорствовал. Тогда Бальрих снова обратился к нему:
   - Зачем мне вас убивать? Вы и без выстрела все равно отправитесь туда
же, куда и я.
   - Напрасно вы мне угрожаете! - воскликнул главный директор. Но все же
велел сыщикам на время снять наручники. Он даже  отошел  с  Бальрихом  в
сторону, за развалины виллы Клинкорума.
   Блюстители общественного порядка и спокойствия были изумлены, увидев,
что  главный  директор  Геслинг  вступает  в  секретные   переговоры   с
человеком, только что покушавшимся на его жизнь.
   - Немедленно освободите меня! - потребовал Бальрих.
   - Немедленно отдайте мне письмо! - потребовал в ответ директор.
   - Значит, вы все-таки не уверены, что оно сгорело? - спросил Бальрих.
   - Геллерт отрекся  от  него,  -  ответил  вполголоса  Геслинг,  -  он
клянется, что знать не знает никакого  письма.  Я  бы  рекомендовал  ему
попридержать язык после его истории с маленькой Динкль. В свое  время  я
уплатил ему за письмо сполна. Можете спокойно оставить его при себе.
   - А рабочие? - спросил Бальрих. - Они же все знают с его слов,  и  вы
их, господин хороший, надули на участии в ваших прибылях?
   - Вы осмелились вымогать деньги у моего сына,  -  торопливым  шепотом
перебил его Геслинг.
   - Само ваше существование, Геслинг, - сплошное вымогательство.
   - Приберегите ваши фразы для ораторской трибуны! А вот  покушение  на
убийство, милейший...
   - Сколько народу хотели убить вы, когда подожгли дом Клинкорума?
   У директора перехватило дыхание: из-за груды развалин своего пепелища
вдруг показался Клинкорум, измазанный, оборванный, с  бутылкой  в  руке.
Величественной улыбкой приветствовал он "гостей".
   - Спас в шлюпке, - заявил он, указывая на бутылку.  -  Не  угодно  ли
вам, господа?
   Но так как никто не ответил, он сам сделал большой глоток.
   - Гостеприимство и наука, - сказал он, переведя дух, -  в  этом  была
моя жизнь.
   Он  выпрямился,  стараясь  принять  былую  величественную  осанку   и
предстать во всем своем великолепии, с  торчащими  прядями  бороденки  и
выпяченным  из-под  расстегнутой  фуфайки  животом.  Но   покачнулся   и
задрожал. Все же, потрясая бутылкой, Клинкорум обратился к Геслингу.
   - О вы, главный директор всех и вся! - с пафосом воскликнул он. -  Вы
показали себя! Я могу только благоговеть и преклоняться перед вами. Вы -
порядок. Вы - сила. Вы - само величие. - Он низко  поклонился,  раскинув
руки. Затем, исполненный сознания своей правоты, торжественно продолжал:
- Презрения достоин этот бунтовщик! Мир  только  и  может  держаться  на
несправедливости и жестокости! Я готов дать показания против него!
   Главный директор от удивления даже рот разинул. И  Клинкорум  не  без
иронии взглянул на него. Затем сделал еще глоток и  только  после  этого
как ни в чем не бывало заключил:
   - Или хотя бы сохранить в тайне имя того, кто улепетывал,  как  заяц,
когда горел мой дом.
   Это  заявление  вполне  удовлетворило  главного  директора.  Впрочем,
Клинкорум сейчас меньше всего интересовал его. И учитель  в  изнеможении
опустился на груду развалин, охваченный глубоким равнодушием  ко  всему,
что происходит вокруг.
   Директор опять вполголоса обратился к Бальриху:
   - Теперь вы поняли?
   - Но не поняли вы, - ответил Бальрих. - Мертвый Яунер  может  сказать
еще меньше, чем погорелец Клинкорум. Поэтому вы все еще обвиняемый...
   - Чего вы, собственно хотите? - хрипло взвизгнул главный директор.  -
Вам можно предъявить большой счет! Вымогательство!  Бунт!  Покушение  на
убийство!
   - А на вашем счету, - тяжело дыша, бросил Бальрих. -  Грабеж!  Обман!
Поджог!
   - А разве эти два счета не покрывают друг друга? - вставил кто-то.
   Оказалось - адвокат Бук. Никто не заметил,  как  он  подошел.  Машина
ждала на улице.
   - Я уже забрал сына, - сказал он Бальриху и, обратившись к  Геслингу,
сказал: - Гансу жестоко досталось прошлой ночью... Мне послышалось,  что
вы, господа, ведете здесь переговоры. Я могу предложить свои услуги.
   - В них нет ни малейшей нужды, оборвал его главный директор и  грозно
обернулся к своей охране. - Мой последний ответ - наручники!
   Но Бук неожиданным маневром остановил его.
   - Ганс сидит в машине, - сказал он тихо, но твердо. -  От  полученной
раны у него жар, он бредит... бредит о каком-то сговоре  между  тобой  и
твоими сыновьями,  который  якобы  происходил  ночью  перед  несгораемым
шкафом... - Геслинг вздрогнул.  -  И  этот  сговор  якобы  был  скреплен
клятвой,  -  найти  какое-то  письмо,  даже  ценой  пожара  и  дымящихся
развалин...
   Главный директор был взбешен.
   - Я сотру вас с лица земли, - гремел он, задыхаясь. - Я  выброшу  вас
на улицу!
   Неожиданно присмирев, он снова принялся за Бальриха.
   - Чего вы еще  хотите?  -  спросил  он  уже  деловым  тоном.  -  Ваше
покушение на убийство даже я при всем желании не смог бы  вычеркнуть  из
вашей жизни.
   - А я за поджог упеку вас на каторгу, - не  менее  деловито  возразил
его враг.
   Главный директор стал вдруг как-то оседать.  Зять  Геслинга,  адвокат
Бук,  раскрыл  объятия,  чтобы  поддержать  его.  Геслинг  едва   внятно
выдохнул: