было прекрасно. "Вон она раскидывает белоснежные руки..." Но  он  увидел
себя все еще на шоссе, он пробежал только дом Клинкорума. По светлеющему
небу  скользили  ласточки,  пролетали  над  городом,  над  ее  домом   и
возвращались, трепеща, как его сердце.
   "Когда же я доберусь? - думал  он.  -  Только  бы  добраться!  Ничего
больше. Потом все равно что - хоть конец". Он спешит к  ее  дому,  а  из
иного мира к дому спешит смерть - они должны встретиться в ее  объятиях!
Ликуя, спешил он навстречу смерти, ибо смерть - это была любовь.
   Но не прошло и часа, как он, обессилев, уже  плелся  обратно.  Крылья
его сердца поникли, по запыленному лицу текли слезы. Так  добрел  он  до
виллы Клинкорума. Сад был полон полиции, - семью Динклей, высыпавшую  из
подвала, жандармы также не выпускали за ограду. Ганс Бук заявил, что его
ждет учитель, и ему разрешили подняться  наверх.  Там  он  наткнулся  на
людей в штатском, с еще более мерзкими рожами, чем у тех  в  полицейских
мундирах; они искали кого-то или сидели в засаде. Начальник находился  в
кабинете Клинкорума. Главный  директор  Геслинг  даже  взгромоздился  на
письменный стол  и  рылся  в  бумагах,  видимо  разыскивая  что-то.  Оба
напустились на Клинкорума. Но тот  с  достоинством  отражал  их  натиск.
Бальриха, которого они  искали,  он  не  видел.  Ни  о  каком  покушении
Бальриха ему ничего не известно. Он,  Клинкорум,  его  сообщник?  Да  он
расхохотался бы им в лицо, если  бы  не  боялся  встретить  еще  большее
непонимание своих верноподданнических чувств.
   - Ваши верноподданнические чувства будут проверены в другом месте,  -
резко сказал главный директор. - У нас есть  свидетели...  -  И  Геслинг
указал куда-то в темный угол, но там ничего нельзя было разглядеть.
   Клинкорум непоколебимо стоял на своем, он шагнул в  глубь  комнаты  и
положил руку кому-то на плечо. Затем вывел из угла Крафта.
   - Свидетели, - сказал Клинкорум не без иронии, - найдутся у  каждого,
даже у господа бога. И самые затаенные порывы  человеческого  сердца  не
так уж глубоко запрятаны в нем! Итак, вперед, цвет немецкой молодежи!  -
И он слегка подтолкнул Крафта к отцу, причем Клинкорум усмехнулся  своей
акульей пастью столь многозначительно,  что  главный  директор,  недолго
думая, сполз со стола. Правда, он пробурчал еще несколько угроз, но  уже
начал отступать в сопровождении Крафта и полицейских чинов.
   Опасность миновала; Ганс Бук, стоявший за  дверью,  крикнул  "гу-гу",
предвкушая удовольствие от испуганной  физиономии  учителя.  Но  тот  не
испугался, а лишь пригрозил пальцем своему ученику и назидательно изрек:
   - Теперь ты сам убедился, мой мальчик,  во  что  превращаются  жалкие
властолюбцы, когда против них восстает наука. Мы, интеллигенты, несем  в
своем духе ту взрывчатку, которая их всех погубит.
   Напутствуемый этими словами, юный Ганс Бук выбрался из дома,  который
был  теперь  окружен  уже  не  полицией,  а  народом,  главным   образом
женщинами. Когда полиция проникла в сад, Динкли все рассказали женщинам,
а те сообщили мужьям, и рабочие спешили сюда  прямиком  через  луговину.
Они убежали с  фабрики,  чтобы  самим  удостовериться,  неужели  Геслинг
осмелится арестовать Бальриха, их Бальриха, их вожака, того, на кого они
так надеялись. Ибо теперь они возлагали все свои надежды только на него.
Они стояли кучками и разговаривали вполголоса,  точно  боялись,  что  их
подслушивают.
   - Вот это человек, он наперед предсказывал, что Геслинг этим участием
в прибылях надует нас. Бальрих  наверняка  что-то  против  него  затеял,
иначе почему его арестовали?
   - А что он мог затеять? - волновался Гербесдерфер. - Стачку? Только в
ней наше спасение. Но Бальрих всегда  был  против  стачки.  Если  же  он
теперь изменил свое мнение, значит необходимо поддержать его.
   Рабочие  разделились:  одни  отправились  на  фабрику  за  остальными
товарищами, другие, которым жены шепотом сообщили о событиях,  вернулись
в  корпуса  и  рассыпались  по  коридорам  и  лестницам.  Шпиона  Яунера
несколько человек втолкнули  в  чулан  и  обещали  прикончить,  если  он
посмеет хоть пикнуть о том, что видел и слышал.  Прошло  довольно  много
времени, прежде чем все сошлись перед комнатой No 101.  Здесь,  в  своем
прежнем жилище, сидел за сосновым столом Бальрих.  Он  поднял  глаза  на
вошедших, перед ним лежал револьвер, который он прикрывал рукой.
   - Тут мне нужны только друзья, - сказал он, сдвинув брови. -  А  если
меня найдут враги... кажется, я ради вас перестарался, то  мне  остается
только одно...
   Как ни взволнованы были люди, они выслушали его молча, пока кто-то не
заявил, что теперь все равно им тоже некуда податься и они  готовы  идти
за ним.
   - На жизнь и на смерть, - заявил Гербесдерфер.
   - И ни один уже не сдрейфит, - добавил Польстер.
   Тогда Бальрих дал им совет без шума бросить работу.
   - Никакого насилия! Ждать, пока Геслинг не примет ваших требований.
   - Тариф! - закричали рабочие.  -  Минимальный  заработок  -  двадцать
восемь марок!
   Но Бальрих возразил:
   - Не тариф, а тридцать пять марок... А не пойдет на это - выжидать! У
меня есть дело к его сыну... - обращался  Бальрих  то  к  одному,  то  к
другому. - Вы же сами понимаете, что Геслинг не пожертвует  сыном,  если
вы от отца потребуете только одного, чтобы он перестал обманывать вас  и
сосать из вас кровь. Неужели он откажет  в  помощи  родному  сыну  и  не
спасет его? Кто поверит этому?
   Старик рабочий положил руку на плечо Бальриха и сказал:
   - Никто не поверит.
   - Такого не бывало, - повторяли рабочие и поодиночке, украдкой  стали
выходить из комнаты.
   Позади кровати послышался шорох. Бальрих схватился было за револьвер,
но перед ним вдруг предстал Ганс Бук. Бальрих бросился его обнимать.
   - Ах ты пострел, как я тебе благодарен! Без тебя мне  бы  уже  пришел
конец!
   Но он неожиданно встретил отпор. Юному богачу было сейчас не до него,
он вывернулся из его рук.
   - Не благодари меня, - сказал он сердито; его широко  открытые  глаза
были  полны  слез,  как  у  девушки.  -  Я  только  мимоходом,  случайно
задержался здесь у тебя.  Я  спешил  к  другой.  -  Держась  за  столбик
кровати, он согнулся, словно от  боли.  -  Но  она  не  стоит  этого,  -
проговорил Ганс и зарыдал. Затем он стал перед ее братом  и  спросил:  -
Она прогнала меня... Можешь ты ей это простить, если ты мне друг?
   - Бедняга, - сказал рабочий участливо.
   Семнадцатилетний юноша в отчаянии ломал руки.