долгих страданий.
   Юный богач улыбался, не размыкая век.
   - Это было прекрасно, точно праздник. И как  светло!  И  эта  арка  в
розах! Победа! - бормотал он в бреду. - И мы плывем по небу!
   А Бальрих в ответ:
   - Нет, тяжела наша жизнь на земле, и мы знаем, что лечь в эту землю -
цель нашего пути.
   - Все принадлежит нам - свобода, счастье!
   - Пустые слова, - ответил Бальрих. - Кто верит им?
   Богач  открыл  глаза.  Их  горячечный,   восторженный   блеск   вдруг
затуманился печалью:
   - Вы не верите в счастье даже в такую ночь?
   - Пиршество богов не для нас.
   - Зачем же вы тогда бунтовали?
   - А ты? - спросил Бальрих. Он стоял перед Гансом,  укоризненно  глядя
на него. - Ты уже забыл?
   Разгоряченное лицо мальчика побледнело, и он в ужасе прошептал:
   - Лени! Я хотел умереть за нее! Как я  мог  забыть  о  ней?  -  Обняв
Бальриха, скорбно склонившегося над ним, и прижавшись к его груди,  Ганс
разрыдался: - Какие мы несчастные, - промолвил он.
   Сейчас их ничто не разделяло, и они предались своему горю.
   Утро едва забрезжило, когда Ганс в испуге очнулся.
   - Беги! Тебя будут искать!
   Бальрих равнодушно махнул рукой.
   - Куда? Бесполезно.
   - Там, в моем пиджаке, деньги. Возьми...
   Ганс запнулся. Гримаса на лице друга напомнила ему, что это  были  за
деньги.
   - Отдай их отцу. Твой отец тебе друг. - И, увидев, что губы  мальчика
задрожали, Бальрих спросил: - Ты разве не хочешь домой?
   Ганс опустил голову, ему было стыдно признаться в этом  желании.  Все
же он позволил Бальриху одеть себя.
   - Пошли кого-нибудь узнать, -  шепнул  он  ему  на  ухо.  -  Солдаты,
наверно, уже ушли, а Геслинг еще не вернулся.
   - Разве его не было? Не было там, в эту ночь! - Бальрих расхохотался.
- Нам-то, мятежникам, следовало бы это знать!
   - Он хитрый, - протянул мальчик, - если встретишься с ним, берегись!
   - А теперь он вернется? Ну, что  ж,  пойду.  Твои  родные  придут  за
тобой. Прощай, мой милый мальчик, поправляйся и будь здоров!
   - И ты будь здоров, - сказал  Ганс  Бук  серьезно  и  задумчиво.  Они
обменялись  крепким  рукопожатием,  как  мужчины,  которые  и  без  слов
понимают друг друга.
   Бальрих послал какого-то  парнишку  к  отцу  раненого  Ганса,  а  сам
отправился  на  пожарище.  Над  развалинами  еще  курился  дым;  Бальрих
посмотрел кругом. В этих развалинах, в этом  запустении,  казалось,  еще
жила ночь мятежа. Забастовщики попрятались, скрылись и  Динкли,  и  лишь
Клинкорум все еще стоял над своим погибшим добром, бормоча и  размахивая
руками, словно мельница крыльями. Бальрих прошел мимо,  выискивая  среди
придорожных деревьев такое, в ветвях которого можно было бы спрятаться.
   Взбираясь на дерево, он тотчас узнал его. Вот и сук,  на  котором  он
когда-то хотел повеситься. Все  это  началось  здесь,  и  события  опять
привели его сюда. А эти два момента отделяли  один  от  другого  борьба,
испытания, падение и восстание,  схватка  не  на  жизнь,  а  на  смерть,
продолжавшаяся до столь печального конца. Ты уже  тогда  предвидел  его,
бедняк, предвидел свою гибель. Если бы ты все-таки  ушел  из  жизни  еще
тогда! Теперь это слишком трудно; все,  что  ты  выстрадал  с  тех  пор,
бунтует в тебе и противится самоубийству. Если умирать,  так  умирать  в
бою, и пусть враг погибнет вместе с тобою!
   Он посмотрел на оголенные ветви. Тогда вершины покачивались на ветру,
изливая теплый аромат своих цветов.
   "Я уж не услышу их благоухания, - сказал себе Бальрих  с  горечью.  -
Солнце уже не будет греть меня своим теплом, я уже  никогда  не  испытаю
сытости, никогда не буду любить женщину".
   Здесь, у последней черты, всего острее возвращались к нему физические
ощущения. "Брось все, беги отсюда, спасайся, живи!"
   Вдруг послышались шаги.
   Далеко внизу, между последними деревьями, показался Геслинг.  Он  был
один. Бальрих  приготовился,  проверил  револьвер.  "Внимание!  Мужайся!
Именно этот человек, и никто другой, стоял на твоем пути. Это  он  хотел
обречь тебя на голод, засадить в сумасшедший  дом.  Он  хотел  выставить
тебя перед людьми вымогателем и вором, арестовать, утопить в позоре!  Но
я здесь, внимание, я здесь!" И он  прицелился.  Однако  Геслинг  куда-то
исчез.
   Он, наверное, стоит вон за тем деревом! Бальрих  соскочил  на  землю.
Вытянув руку с револьвером, он ринулся вперед. И вдруг как бы  прирос  к
месту. Он решил, что наткнулся на  дерево,  бросился  в  сторону,  хотел
бежать вперед. Но вдруг понял, что  двое  держат  его  с  обеих  сторон.
Третий вырвал у него оружие. Теперь он понял: за  каждым  деревом  стоял
человек. Это было как во сне. Вдали показались еще  какие-то  фигуры,  и
только очутившись в кольце  вооруженных  людей  в  штатском  с  мерзкими
физиономиями, Геслинг вышел из своей засады.
   Куда девались его дряблые, отвисшие щеки, мутный взгляд?  По-прежнему
исполненный надменности и  силы,  прошествовал  главный  директор  между
шпалерами своей охраны прямо навстречу  обезвреженному  врагу.  Вот  он,
этот человек, который лишил его сна, преследовал  и  довел  до  болезни,
человек, в своем кощунственном дерзновении посягнувший на высшую святыню
- собственность и власть. Вот он стоит, окруженный сыщиками,  кисти  его
рук крепко зажаты в их руках, и тут уже не помогут насупленные брови,  -
можно подойти и плюнуть ему в лицо!
   Но, пока победитель  наслаждался  своей  победой,  побежденный  резко
сказал:
   - Прикажите вернуть мне револьвер! Я убью себя.
   Взрыв смеха, мерзкие рожи ликуют.
   - А еще кого? - насмешливо спросил главный директор.
   - До вас мне больше нет дела! Только себя, - буркнул рабочий.
   - Я считал вас умнее, - снисходительно заметил  главный  директор.  -
Увидеть, что я иду один, пешком, и вообразить,  что  это  так  на  самом
деле. Теперь у вас по крайней мере целый эскорт.
   Бальрих смерил его уничтожающим взглядом.
   - Вы переоцениваете себя. Вашего сына вы так не охраняли, и я мог  бы