тридцать марок без тарифа. Это, мол, справедливо, - говорил  он.  Партия
отказывается субсидировать стачку в угоду безответственным смутьянам. Он
имеет в виду  вполне  определенное  лицо.  Где  этот  человек?  Куда  он
запрятался? Однако этого Наполеону так и не удалось узнать.  Впервые  за
время его парламентской карьеры избиратели гнали его в три шеи. Он ушел,
убежденный в правильности своего  предложения,  причем  в  глубине  души
рабочие соглашались с ним. Тридцать марок минимальной оплаты - это  было
больше прежнего. Но перед тем их еще обманули  с  прибылями,  люди  были
озлоблены, они испытали насилие и голод. Произошло и нечто большее: один
раз в жизни мы подняли головы, поверили, что близок день справедливости,
что он скоро наступит для  нас  и  для  наших  детей.  Дни  богатых  уже
сочтены, и все то, что они выжали из нас в течение  долгих  лет,  теперь
будет нашим, мы сами будем теперь богаты; в просторных  залах  мы  будем
все вместе есть сытную пищу, и наши машины будут  работать  на  нас.  Мы
поверили, что и на нашу долю выпадет счастье, и вот оно приближается.  А
теперь расплачивайтесь за свою мечту, обездоленные!
   Карл Бальрих,  чье  сердце  билось  в  унисон  с  сердцами  всех  его
товарищей, думал: "Мы расплачиваемся нашей беспросветной  жизнью,  нашим
бунтом, а если так будет угодно богу, то  и  нашей  гибелью.  Окруженные
врагами, с каждым часом все  больше  теснимые,  готовые  начать  с  ними
борьбу, вступить в смертельную схватку, -  вот  как  мы  живем.  Пришлые
штрейкбрехеры идут сомкнутым строем, они  вооружены  дубинками  и  хотят
сломить нас. Купленные за предательскую мзду, они глумятся  над  нами  и
швыряют черствыми корками в наших голодных жен".
   И вот однажды  вечером  механик  Польстер  стал  в  воротах  фабрики.
Штрейкбрехеры должны пройти мимо него.
   - Мерзавцы! - говорит он громко.
   Никого  нет  поблизости,   лишь   несколько   женщин,   от   слабости
прислонившихся к стене, да дети, которые держатся за  материнскую  юбку.
Что ему вздумалось - этому столь невозмутимому человеку? Стиснув кулаки,
он дает им подойти поближе, словно так и надо. Он -  под  защитой  своих
прав. И вот он стоит спокойно, этот степенный человек, он крепко  уперся
ногами в землю, так же твердо стоял он и в жизни, которая  была  сурова.
Одежда с недавних пор висит на нем, лицо осунулось и посерело.
   - Мерзавцы!
   Штрейкбрехеры бросаются на него, сбивают шапку. Польстер  молотит  их
кулаками, но они наваливаются на него, и он  исчезает  под  грудой  тел.
Когда они отступают, он лежит распростертый на земле, в груди - нож,  из
горла вырывается предсмертный хрип.
   Бальрих распахнул окно, он хочет  крикнуть,  позвать  на  помощь,  но
чьи-то руки обхватили его и тянут назад. Он захлопывает окно. Перед  ним
стоит Ганс:
   - Тебя видели! Беги!
   Бальрих колеблется, но мальчик не отстает!
   - Не успеет наступить ночь, как они придут и схватят тебя. Но сегодня
начнется... Ты видишь сам - это продолжаться дальше  не  может.  Или  ты
хочешь удержать своих товарищей, чтобы они так никогда и не выступили?
   Мальчик сует ему в руки шапку и выглядывает  за  дверь.  Никого.  Все
внизу, возле тела убитого. Бальрих встал, и оба вышли из комнаты.
   - Ты знаешь куда, - весь дрожа, прошептал Ганс.
   Так исчез Бальрих, он поспешил перейти луговину, и  вечерние  сумерки
скрыли его.
   Выбравшись на шоссе, он перебегал от куста к кусту, а войдя в  город,
стал петлять по самым глухим улицам и, наконец, подкрался  к  дому,  где
жила Лени... Она сама открыла ему дверь и без единого  слова  увлекла  в
дальнюю комнату. Здесь, указав на окно, она сказала:
   - Внизу двор. Ты  сможешь  спрыгнуть  на  крышу  прачечной  и  оттуда
перемахнуть через ограду. - Быстро  проговорив  это,  она  обернулась  к
нему, как будто он только что появился: - И все-таки ты  пришел!..  -  И
вдруг отшатнулась: - Ты поседел!
   Лени упала на стул.
   - Карл родной мой! - прошептала она прикрывая  рот  рукой.  -  Что  с
тобой случилось?
   - Они уже были здесь? - спросил он.
   Лени кивнула.
   - Все равно я должен был тебя повидать.
   - Я знала! Я ждала тебя...  Но  прежде  всего  ты  должен  непременно
поесть. - Она вскочила. И, уже сидя за столом против него, сказала:  все
это время я так боялась за тебя! Но теперь спокойна. Пока мы вместе, мне
все равно.
   Когда он поел, она пододвинула свой стул и прижалась к его плечу.
   - Помнишь, детьми мы  взбирались  на  опрокинутую  бочку.  Мы  играли
воображая, что это наш дом, и кто-то вот-вот выйдет  из  лесу  и  утащит
нас. Мне было ужасно страшно, но ты был такой смелый, и я  надеялась  на
тебя. - Лицо ее стало серьезным, как у женщины, уже познавшей  жизнь.  -
Теперь мы опять играем в ту же игру. Страшный разбойник вот-вот  выбежит
из лесу и похитит меня, или, может быть, уже похитил. Но  ты  не  можешь
меня спасти, потому что тебя схватят.
   - Нет, меня не схватят!
   - Как ты хорош, когда так говоришь. Ты лучшее, что есть  во  мне.  Я,
должно быть, никогда больше  не  полюблю;  одного  тебя  я  буду  любить
всегда, как бы я ни кончила.
   Вдруг Бальрих увидел стоявший посреди комнаты раскрытый чемодан.
   - Тебя высылают! Тебе грозит опасность! И все из-за меня!
   - А ты? Ты ведь тоже страдаешь из-за  меня,  -  торжественно  сказала
Лени.
   Оба замолчали... Вдруг она вздрогнула, насторожилась, мигом выключила
свет и побежала вместе с ним в самую дальнюю комнату.
   - Они опять здесь. Уходи отсюда! - И в лихорадочной  дрожи  последней
минуты добавила: - Беги! Но богачи проворнее нас, и я попаду в тюрьму по
их милости. Я становлюсь все хуже из-за них. Но хоть ты не забывай,  кто
я. - Она обвила его шею руками: - Я же твоя сестра!..  Скорей,  они  уже
звонят...
   Лени бросается к выходу. В последний раз мелькнуло ее лицо,  и  дверь
захлопнулась. Вот он еще видит ее, еще, еще - и вот она уже исчезла.
   Он выпрыгнул в окно, перелез через ограду и темными  садами  выбрался
на окраину. Из казармы у городских ворот выступил отряд - Бальрих  знал,
куда они идут, и пропустил его вперед,  а  сам  поспешил  в  Бейтендорф.
Вдали пылало зарево пожара, в Бейтендорфе звонили в набат. Он свернул, и
пожар оказался слева от него. "Если идти прямо, то куда  же  я  попаду?"