- Даже сейчас я с вами, хоть вы и отреклись от своих прав и  покинули
меня.
   - Какие там права, когда наши дети голодают!
   Польстер стоял перед ним,  широко  расставив  ноги.  С  присущим  ему
благоразумием он облек все эти беспорядочные крики в нужные слова:
   - Ты, Бальрих, смотришь на  все  уже  не  так,  как  мы.  Ты  получил
кое-какие знания, вот тебе и горя мало. Прешь напролом к своей  идее,  а
мы ради нее должны голодать.
   - Неправда! - воскликнул Бальрих.
   - Если б ты хоть одному из нас  помог  сейчас,  мы  бы  уважали  тебя
больше, чем если бы ты всем нам дал богатство через двадцать лет.
   - Верно! - подхватили остальные. - Бери что дают!
   Тут и Бальрих сказал:
   - Да, это верно! - И в подкрепление своих слов пошел с ними выпить.
   Выйдя первым из закусочной, он столкнулся с Наполеоном  Фишером.  Тот
напустил  на  себя,  как   обычно,   многозначительный   вид   человека,
умудренного житейским опытом.
   - Что,  доигрались?  -  заметил  он.  -  Теперь  мне  приходится  все
исправлять, а во всем виноваты вы, молодое дарование...
   Он осклабился, а Бальрих опять  увидел  Фишера  на  трибуне:  вот  он
деловито пыхтит, а в душе у него лед, и он ни во что не верит.
   - Вам тоже как будто пришлось кое-что пережить за эту зиму? - спросил
депутат, с притворным участием поглядывая на Бальриха.
   Бальрих кивнул. Как будто! Значит, все, что  он  пережил,  в  порядке
вещей, - сознание своей миссии,  измена,  отчаяние,  увольнение;  и  ему
остается только покориться, сказав себе: "Живи  для  себя,  только  ради
собственного благополучия, серенький ты  человек!.."  Все  существо  его
вдруг восстало.
   - А вы лгун! Обманываете нас, бедных, пустыми  обещаниями!  Все  ваше
дело -  предательство!  Иначе  вы  бы  сказали:  "Не  верьте  ничему,  а
действуйте!"
   - Но тогда я не был бы  сознательным  социал-демократом,  -  спокойно
возразил Наполеон Фишер, - а каким-то анархистом.
   - Анархист - это я! - сказал Бальрих.

VII

ULTIMA RATIO


   Перед огромной рабочей казармой неистово  орали  дети;  они  отчаянно
бегали, возились, дрались; но теперь уже не  барабанили  в  забор  виллы
Клинкорума, ибо доски были опутаны колючей проволокой. Отработавшие свое
старики, стоя у стены, грелись в лучах  предвесеннего  солнца.  Но  тени
постепенно удлинялись, уходили старики и дети,  возвращались  с  фабрики
те, кто еще мог работать; только Бальрих бродил по сырым дорожкам  сада,
останавливался, задумывался, к чему-то  прислушивался.  Малли  и  Тильда
жаловались на свою судьбу в подвальной квартире и  сердились  на  детей,
когда те своим смехом заглушали их разговор.  Старик  Геллерт  веселился
заодно с малышами и заливался старческим смехом.
   Но вот Бальрих высунул голову из-за куста; на дорожке показался Горст
Геслинг. Без  монокля,  тупо  глядя  перед  собой,  шел  он  неуверенной
походкой, словно запинаясь на  каждом  шагу  от  смущения.  Минута  была
подходящая! Бальрих бесшумно шагнул вперед и неожиданно вырос перед ним.
   - Вы меня ждали, - сказал он хрипло, -  рано  или  поздно!  И  вот  я
здесь, и требую: женитесь на моей сестре!
   Горст Геслинг вяло усмехнулся,  как  бы  говоря:  "Вот  еще  не  было
заботы!", затем собрался с силами, даже вставил монокль и заявил:
   - Смешно! Она  сама,  кажется,  прежде  всего  должна  была  об  этом
подумать!
   - Или вы! - отрезал Бальрих. - Ведь виноваты вы, - продолжал  он,  не
давая себя прервать. - Только вы! Хотя она и не была  невинной:  богатый
не может требовать невинности. Но что бы с ней ни случилось и что бы  из
нее ни вышло, за  все  ответите  вы,  потому  что  вас...  -  Он  поднес
судорожно сжатые кулаки к самому лицу Горста. - Вас она любит.
   Горст Геслинг отшатнулся.
   - Вы невменяемы! -  воскликнул  он  и  уже  вознамерился  бежать,  но
Бальрих подскочил к нему, схватил за плечи  и  повернул  лицом  к  себе.
Горст Геслинг побагровел и оттолкнул противника.
   - Внимание! Вот шпага. - И  он  вытащил  ее  из  своей  трости.  -  Я
вынужден прибегнуть к самозащите.
   - Негодяй! - сказал Бальрих. - Трус! - И  с  бранью  начал  отступать
перед натиском врага - дальше, все дальше, до самого забора. И вот удар,
но шпага, звякнув, упала,  а  Горст  напрасно  старается  вырвать  руки,
стиснутые противником.
   - Хватит! - сказал Бальрих. - Не вздумайте толкнуть меня  на  колючую
проволку! Кто вынужден теперь прибегнуть к самозащите? Если  я  напорюсь
затылком на колючки, я получу право убить вас.
   Горст Геслинг понял, что Бальрих прав; он перестал сопротивляться  и,
задыхаясь, прохрипел:
   - Ваши условия!
   Бальрих отпустил его. У богача морда снова стала надменной.
   - Сто тысяч! - бросил он.
   - Жениться, - ответил Бальрих, задыхаясь от ярости.
   - Сто тысяч! Я начинаю с того, чем кончил мой отец.
   - Ваш отец далеко не кончил. Он еще предложит мне весь Гаузенфельд.
   - В таком случае - весь Гаузенфельд, - с  любезным  ехидством  сказал
сын.
   - Если бы даже это было в ваших силах, то этого отнюдь не достаточно.
Жениться! - повторил, задыхаясь, Бальрих.
   - Неужели ваша сестра стоит дороже всего  Гаузенфельда?  -  При  этих
словах Горст Геслинг вытянул  шею,  чтобы  в  сумерках  разглядеть  лицо
рабочего.
   - А вы еще сомневаетесь? - крикнул Бальрих. И вполголоса,  торопливо,
чуть не скрежеща зубами, продолжал: - Если вы не знали этого до сих пор,
так еще узнаете! И если вы не женитесь на Лени,  то  вся  ваша  жизнь  -
поймите меня правильно, - вся ваша жизнь будет отныне сплошным  страхом.
В ближайшем будущем я стану студентом, вызову вас на дуэль. Но я не  дам
вам умереть, я только сделаю вас калекой. Напрасно вы смеетесь! Я  знаю,
вы не такой уж трус, но против меня вы бессильны, потому что я хочу - вы