взглянула на брата.
   - Удивительно! Я являюсь сюда в надежде, что здесь... варьете,  иначе
я бы, конечно, не приехала, - и вдруг вижу  тебя...  И  он  находил  это
удивительным, даже более удивительным, чем она,  -  ибо  что  может  она
понять  при  своем  легкомыслии!  Но  Бальрих  не  шевельнулся,  и  Лени
попыталась снова завязать беседу.
   - Как жизнь играет нами, - промолвила она с робкой улыбкой  и  тотчас
же, чтобы разговор не оборвался, спросила: - Ты  все  еще  сердишься  на
меня?
   Теперь он заглянул  ей  в  лицо,  которому  она  постаралась  придать
обаятельность. Но тут же на лице ее отразился испуг: она увидела, что он
плачет.
   - Карл! - с тоской окликнула она его. Никогда еще она не  видела  его
слез и с мольбой и отчаянием продолжала: - Если  бы  я  знала,  что  так
огорчу тебя, никогда бы этого не сделала!
   - Неправда, - сказал он, не отрываясь от ее лица. - Но не  это  мучит
меня. Меня убивает то, что я не в состоянии помочь тебе!
   Теперь она поняла, что он знает все, и он видел, какое  это  для  нее
унижение.
   Оба  растерянно  стали  смотреть  на  сцену,  где  бурно  объяснялись
господин и дама; потом господин ушел, хлопнув дверью, а дама  упала  без
чувств.
   - Чего им надо? - вполголоса сказала Лени. - Ведь они же богаты.
   Вместо ответа упал занавес, и, когда в зале зажегся  свет,  слева  от
него кто-то вскочил с кресла,  и  он  увидел  даму,  уже  немолодую,  но
красивую,  очень  похожую  на  Эмми  Бук.  Такой   же   расстроенный   и
страдальческий вид бывал, наверно, и у  матери  Ганса...  Лени  легонько
дернула брата за рукав и шепнула:
   - Посмотри на того с глазами мертвеца...
   Господин с моноклем уставился на Бальриха.
   - Он приехал сюда ради меня, - чуть слышно продолжала Лени.  -  Стоит
мне только свистнуть... - произнесла  она  уже  громче  и  действительно
вытянула губы, повернувшись к господину с  моноклем.  Лицо,  похожее  на
маску,  улыбнулось,  а  Лени  задорно  сказала  брату:  -  Как   видишь,
поклонников у меня хоть отбавляй.
   Но Бальрих прервал ее:
   - Ты не любишь Геслинга?
   Лени испуганно отшатнулась. Что-то дрогнуло в ее чудесных  золотистых
глазах, и не успела она ответить, как Бальрих  почувствовал  мучительную
жалость к ней. Смиренно, точно служанка, она сказала:
   - Любить кого-нибудь - нет, этого  я  еще  не  могу  себе  позволить.
Позднее - да, если буду богата. - Тут она впервые за весь вечер потупила
глаза. - Жизнь многому учит, - пробормотала она.
   Бальрих молчал. Прошло немало времени, прежде чем Лени заметила,  что
музыки уже  не  слышно  и  спектакль  продолжается.  Мужчины  и  женщины
толпились на сцене, повертывались и  встречались,  как  слаженные  части
одной машины, устройство которой, однако, надо было  знать.  Между  ними
существовала какая-то связь; и хотя все происходило  только  на  словах,
этих  людей  всюду  подстерегали  какие-то  опасности  и   непреодолимые
трудности. Если послушать этого господина с дорогой сигарой во  рту  или
ту даму, увешанную драгоценностями, так покажется, что для них жизнь  не
в жизнь.
   - Чего им не хватает? - допытывался Бальрих.
   Однако Лени уже нашла объяснение:
   - Это у них душевный зуд, они щекочут друг другу нервы.
   При этих словах она язвительно  рассмеялась,  и  Бальрих  тоже.  Дама
слева, похожая на Эмми Бук, наклонилась  и  зашикала.  Лени  в  отместку
ответила ей тем же. Брат и сестра потихоньку смеялись над соседкой, пока
не кончился второй акт и дама поспешно не удалилась.
   Ее бегство развеселило Карла и Лени.
   - Хороша я? - спросила Лени и прошлась перед ним  в  платье,  которое
было точной копией с туалета богатых дам; слегка отставив руки и откинув
голову, неторопливо и плавно покачиваясь, она прошлась перед ним,  будто
по Гаузенфельду в воскресный день,  когда  все  ее  поклонники  были  на
улице.  Брат  рассмеялся.  Хороша  ли  она?  Разве  в  этом  можно  было
сомневаться? Стройные  бедра  и  колени,  обтянутые  платьем,  затканным
серебристыми цветами, пышная грудь,  горделиво  вздымавшаяся  под  пеной
кружев и фальшивыми жемчугами, а лицо - никогда  еще  не  играл  на  нем
столь вызывающий румянец! Брат шел с ней рядом, гордо подняв  голову,  и
невольно раскачивался в такт ее  шагам.  Несколько  гусынь,  плывших  им
навстречу, пытались состроить презрительную гримасу, а сопровождающие их
гусаки - загоготать. Но брат грозно сдвинул брови, выставил локти, и  те
молча прошли мимо.
   Сестра сказала:
   - Пойдем выпьем пива. Я угощаю. Та вон старуха с искусственным бюстом
явно имеет виды на тебя. Они думают, что ты у меня на содержании. Ты мог
бы сделать карьеру.
   В ответ брат залился беспечным смехом.
   - Мы должны стать такими же подлыми, как они, - сказала сестра, когда
они ходили по фойе, среди зеркал и богатой публики. - Ты хочешь  изучить
их право, чтобы отнять у них богатство. Но ведь и я веду  себя  так  же,
как их собственные жены. Племянница генерала...
   - Анклам?
   - У той коготки поострее.  -  И  она  беглым  взглядом  окинула  свои
накрашенные ногти. - Таких счетов, как за нее, клянусь богом, он за меня
не оплачивал. В наказание себе я  стащила  у  него  квитанции  и  иногда
любуюсь ими.
   Второй звонок. Публика схлынула, остались только брат  с  сестрой.  И
вдруг он увидел, как задрожали  ее  накрашенные  губы  и  светлая  капля
блеснула на темных ресницах.  Она  схватила  его  руку,  словно  моля  о
помощи. Этот трепет, прерывистое дыхание, торопливость  движений  -  все
говорило об одном: она любит Горста Геслинга. Что бы она ни делала, куда
бы ее ни несло - всему виною этот человек. Только его она любила,  из-за
него ее сердце полно теперь ненависти.
   Как схожи их судьбы! Это страшное предзнаменование! Молча, прижавшись
друг к другу, прошли они поспешно по коридору и последние сели  на  свои
места. Сестра снова спросила его:
   - Ты все еще сердишься на меня?
   Но на этот раз он услышал в ее вопросе и другое:  "Теперь,  когда  ты
понимаешь и даже предвидишь на что я обречена?.."