остальных -- работающих за жалованье или заработную плату. Рынок согласует
усилия тех, кто производит товары для нужд потребителей, и желания самих
потребителей. Он подчиняет производство нуждам потребления.
Рынок -- это демократический строй, в котором каждый грош дает право голоса.
Конечно, у разных людей далеко не одинаковые возможности голосования. Богачи
имеют больше бюллетеней, чем бедняки. Но в рыночной экономике богатство и
большие доходы -- это результат прошлых выборов. В рыночной экономике, не
развращенной правительственными привилегиями и ограничениями, единственный
путь к приобретению и сохранению богатства -- услужение потребителю самым
лучшим и дешевым способом Капиталисты и землевладельцы, которые не могут
преуспеть в этом, несут убытки. Если они не способны изменить своего
поведения, то разоряются и становятся бедняками. Потребители -- та инстанция,
которая превращает бедняков в богачей и наоборот. Это решением потребителей
доходы кинозвезды и оперной дивы настолько больше доходов бухгалтера или
сварщика.
Каждый волен не соглашаться с результатами выборной кампании или рыночного
процесса. Но в демократическом обществе у него есть единственный способ
изменить что-либо -- убедить других. Того, кто говорит: "Мне не по душе
выбранный мэр. Попрошу-ка я правительство заменить его другим человеком", --
вряд ли кто-либо сочтет демократом. Но если нечто в том же роде произносится
по поводу рыночных дел, то большинству людей просто не хватит воображения,
чтобы увидеть в этом притязания на диктатуру.
Потребители сделали свой выбор, чем и определили доходы фабриканта обуви,
кинозвезды и сварщика. Кто такой профессор X, что берет на себя привилегию
менять их решения? Если бы он не был потенциальным диктатором, то не попросил
бы правительство о вмешательстве. Он бы попытался убедить сограждан в том, что
нужно увеличить спрос на услуги сварщика и сократить спрос на обувь и
кинофильмы.
Потребители не желают платить за хлопок такую цену, чтобы даже предельные
фермы, то есть те, которые производят хлопок при самых неблагоприятных
условиях, стали прибыльными. Конечно, это скверно для многих фермеров, которым
теперь нужно бросить выращивание хлопка и найти иной способ включиться в
круговорот производства.
Но что нам думать о государственном деятеле, который административными мерами
поднимает иены хлопка над уровнем свободных рыночных иен? Целью вмешательства
является замена воли потребителей на силы полицейского давления. Все разговоры
о том, что государство должно сделать то или это, означают, в конечном итоге,
лишь одно: администрация должна принудить потребителей вести себя иначе, чем
хочется им самим. Все предложения типа: "поднимем сельскохозяйственные цены",
"поднимем заработную плату", "понизим прибыли", "урежем доходы менеджеров", --
в конечном счете, предполагают в качестве слушателя -- полицию. Однако авторы
такого рода проектов настаивают на том, что они стремятся к свободе и
демократии.
Во всех несоциалистических странах профсоюзам дарованы особые права. Им
позволено не допускать к работе тех, кто не является членом союза. Они могут
призывать к стачкам, а во время стачек они вольны применять силу к тем, кто
готов работать, т. е. к штрейкбрехерам. Неограниченные привилегии даны
работникам ключевых отраслей промышленности. Те, от кого зависит снабжение
населения водой, светом, пищей и другими насущными благами, могут в результате
забастовки вырвать у общества все, что заблагорассудится -- за счет остального
населения. В Соединенных Штатах до сих пор соответствующие профсоюзы
использовали такие возможности с похвальной умеренностью. Другие профсоюзы, в
том числе европейские, были менее сдержаны. Они склонны при случае добиться
прироста заработной платы любыми средствами, не заботясь о страданиях других.
Интервенционистам просто не хватает мозгов, чтобы осознать, что давление и
принуждение со стороны профсоюзов абсолютно несовместимы ни с какой системой
организации общества. Эта проблема никак не соотносится с правом граждан
создавать союзы и ассоциации: во всех демократических странах граждане имеют
эти права. Никто не оспаривает и права человека отказаться от работы,
забастовать. Сомнение вызывает только привилегия профсоюзов на безнаказанное
обращение к насилию. Эта привилегия столь же несовместима с социализмом, как и
с капитализмом. Никакое социальное сотрудничество и разделение труда
невозможны, если некоторые люди или союзы имеют право насилием или угрозой
насилия не допускать других к работе. Подкрепленная насилием стачка в жизненно
важных отраслях производства, равно как и всеобщая стачка равносильны
революционному разрушению общества.
Правительство фактически складывает свои полномочия, если оно позволяет
кому-либо еще осуществлять насилие. Результатом отказа правительства от
монопольного права на насилие и принуждение является общественная анархия.
Если верно, что демократическое правление не способно, безусловно, оградить
право на труд от посягательства профсоюзов, демократия обречена. Тогда
диктатура -- единственный способ сохранить систему разделения труда и избежать
анархии. Диктатура в России и Германии стала результатом того, что там не
нашли демократических способов обуздать насилие профсоюзов, просто в силу
особенностей менталитета обеих стран. Диктатура запретила стачки и, тем самым,
сломала хребет профсоюзов. В Советской Империи не возникает и вопроса о
забастовках.
Вера в то, что арбитраж способен ввести профсоюзы в рамки рыночной экономики и
сделать их безвредными для сохранения внутреннего мира, иллюзорна. Судебное
разрешение противоречий возможно при наличии ряда правил, приложимых к каждому
отдельному случаю. Но если бы такой кодекс существовал и на его основе можно
было бы разрешать конфликты о величине заработной платы, то тогда уже не
рынок, а именно этот кодекс определял бы величину заработной платы. Тогда бы
стало всевластным правительство, а не потребитель, продающий и покупающий на
рынке. Если же такого кодекса не существует, то нет и инструмента для
разрешения конфликта между работниками и хозяевами. Тогда тщетны все разговоры
о "справедливой" заработной плате. Идея справедливости лишена смысла, если не
соотносится с общепринятым стандартом. На практике, если предприниматели не
пасуют перед угрозами профсоюзов, обращение к третейскому суду означает лишь,
что конфликт разрешает назначенный правительством посредник. В установлении
цены роль рынка вытесняет произвольное решение государственной власти. А
вопрос всегда один и тот же: правительство или рынок. Третьего решения не
существует.
Метафоры зачастую полезны для уяснения сложных проблем, чтобы сделать их
доступными не очень подготовленным людям. Но они же могут завести в тупик и
абсурд, если забыть, что всякое сравнение несовершенно. Просто глупо
относиться к метафорам всерьез и строить на них серьезные выводы. Не было
ничего дурного в том, что экономисты описывали рыночные операции как
автоматические, и при этом привычно подчеркивали анонимность рыночных сил.
Нельзя было предугадать, что кто-либо окажется настолько тупым, чтобы