человек неблагодарный и о сердешной нашей не думаешь...
   - Это quo modo?
   - Потому что, - продолжал Заглоба, отводя рыцаря от костра, -  своему
воинскому пылу и отваге потрафляя, воюешь и воюешь, а она  там  lacrimis
 всякий день заливается, тщетно респонса ожидая. Другой
бы, имея в сердце истинные чувства и к тоске  ее  сострадание,  чего  бы
только не придумал, чтобы давно меня отправить.
   - Значит, ты в Бар возвратиться хочешь?
   - Хоть сегодня, потому как мне ее тоже жаль.
   Пан Ян глаза печальные к звездам вознес и сказал:
   - Не обвиняй же меня, ваша милость, в лукавстве, ибо  бог  свидетель,
что я куска хлеба в рот не беру, телом усталым ко сну не отхожу,  о  ней
прежде не подумав, и уж в  сердце  моем  никто,  кроме  нее,  резиденции
прочней иметь не может. А то, что я вашу милость с ответом  не  отрядил,
так это лишь потому, что сам ехать собирался, дабы любови волю  дать  и,
не откладывая долее, браком вековечным с милой соединиться. И нету таких
крыл на свете и полета такого нету, каким бы я туда лететь  не  желал  к
сердешной моей...
   - Отчего ж не летишь?
   - Оттого, что перед битвой поступать мне так не пристало. Я солдат  и
шляхтич, потому и о долге помнить обязан...
   - Но теперь-то битва позади, ergo... можем двинуться хоть сейчас...
   Пан Ян вздохнул.
   - Завтра ударим на Кривоноса...
   - Вот этого я, сударь, не  понимаю.  Побили  вы  молодого  Кривоноса,
пришел старый Кривонос; побьете старого Кривоноса, придет  молодой  этот
(не ко сну будь помянут!)... Богун; побьете его, придет Хмельницкий. Что
же, черт побери! Если так дальше пойдет, тогда тебе, ваша милость, лучше
на одной сворке с паном Подбипяткой  ходить;  простофиля  с  целомудрием
плюс его милость Скшетуский, summa facit : два простофили
и целомудрие. Уймись, сударь, не то, ей-богу, я первый княжну  подбивать
стану, чтобы она тебе рога наставила; ведь там же пан  Енджей  Потоцкий,
как увидит ее,  аж  искры  из  ноздрей  сыплет:  того  и  гляди,  заржет
по-лошажьи. Тьфу,  дьявольщина!  Ежели  бы  мне  какой  сопляк  говорил,
который в битвах не бывал и репутацию завоевать себе  хочет,  я  бы  его
понял, но  ты-то,  ваша  милость,  крови  налакался,  что  волк,  а  под
Махновкой, как мне  рассказывали,  прикончил  не  то  дракона  какого-то
адского, не то людоеда. Juro  этим месяцем голубым, что
ты, ваша милость, чего-то крутишь или же таково вошел во вкус, что кровь
брачному ложу предпочитаешь.
   Пан  Скшетуский  невольно  глянул  на  месяц,  плывший  по   высокому
сверкающему небу, точно серебряный кораблик.
   - Ошибаешься, сударь, -  сказал  он,  помолчав.  -  Ни  кровью  я  не
упиваюсь, ни репутацию тоже не зарабатываю, а  только  не  пристало  мне
бросать товарищей в тяжелую минуту,  когда  хоругвь  nemine  excepto   должна быть. В том честь рыцарская, а  это  дело
святое. Что же войны касательно, она наверняка затянется, ибо слишком уж
голытьба из грязи в князи полезла; однако, если на помощь Кривоносу идет
Хмельницкий, будет передышка. Или Кривонос  нам  завтра  проиграет,  или
нет. Если проиграет, то с божьей помощью надлежащую науку получит, а нам
потом следует идти в места поспокойнее, чтобы тоже  отдышаться  немного.
Что ни говори, уже два месяца мы не спим, не едим, только  сражаемся  да
сражаемся день и ночь, крова над головою не имея, всем  капризам  стихий
подвергаясь. Князь - полководец великий, но и благоразумный.  Не  пойдет
он  на  Хмельницкого,  располагая  несколькими  тысячами  против   тьмы.
Известно мне также, что двинется он на Збараж,  там  откормится,  солдат
новых соберет, шляхта со всей Речи Посполитой к нему сойдется -  и  лишь
тогда только мы пойдем на решающее сражение, так  что  завтра  последний
трудовой день, а послезавтра уже смогу я с вашей  милостью  и  с  легким
сердцем в Бар двинуться. И еще скажу я для успокоения твоего, что  Богун
этот самый никоим образом к завтрему не поспеет и  в  битве  участия  не
примет, а хоть и примет, я полагаю, что его холопская звезда  не  только
рядом с княжеской, но и рядом с моей, рыцарской, померкнет.
   - Он же просто Вельзевул во плоти. Говорил  я  тебе,  что  толчеи  не
люблю, но он толчеи похуже, хотя,  repeto,  не  столько  страх,  сколько
омерзение я к нему  испытываю.  Ладно.  Поговорили,  и  хватит!  Завтра,
значит, мужикам спины выдубим, а потом ходу в  Бар!  Ой!  Станут  же  те
прелестные глазки сиять, conspicientes   вашу  милость!
Ой! Будет же это личико пылать! Признаюсь я тебе, сударь, что и меня  по
ней тоска терзает, ибо я ее, как отец,  люблю.  И  неудивительно.  Сынов
legitime natos   у  меня  нету,  имение  аж  в
Турцех, где поганские комиссары его разворовывают, так  что  живу  я  на
белом свете сиротою и на старости лет,  наверно,  к  пану  Подбипятке  в
Мышикишки в приживальщики пойду.
   - По-другому будет оно, об этом не беспокойся. За то, что  ты  сделал
для нас, не знаю даже, сумеем ли мы сполна благодарностью отплатить.
   Дальнейшему разговору помешал какой-то  офицер,  спросивший,  проходя
мимо:
   - А кто там такой стоит?
   - Вершулл! -  воскликнул  Скшетуский,  узнав  его  по  голосу.  -  Из
разъезда?
   - Точно. А сейчас от князя.
   - Что нового?
   - Завтра битва. Неприятель запруду расширяет, мосты на Стыри и  Случи
наводит, добраться до нас непременно хочет.
   - А князь что на это?
   - "Ладно" - говорит!
   - И ничего больше?
   - Ничего. Мешать не велел. А там  топоры  аж  гудят!  До  утра  будут
работать.
   - Языка привел?
   - Семерых. Все показывают, что о Хмельницком слыхали, мол,  идет,  но
еще якобы далеко. Ночь-то какая!
   - Да уж светлее светлого! А как ты  себя  чувствуешь  после  незадачи
сегодняшней?
   - Кости болят. Иду благодарить Геркулеса нашего, а потом спать, устал
очень. Вздремнуть бы часика два!
   - Спокойной ночи!
   - Спокойной ночи!
   - Ступай и ты, ваша милость,  -  сказал  пан  Скшетуский  Заглобе.  -
Поздно уже, а завтра потрудиться придется.