конные  запорожские  сотни,  далее  татарские  добровольцы  и   казацкая
артиллерия. И всё без большого порядка. Одни  напирали  на  других,  шли
"навалом", стремясь бессчетным множеством преодолеть  плотину,  а  затем
захлестнуть и затопить княжеское  войско.  Дикий  Кривонос  верил  не  в
военное искусство, но в кулак и саблю, поэтому шел  в  наступление  всею
армией и велел полкам, идущим сзади, напирать на передних, чтобы те хоть
бы и противу воли, но шли вперед. Пушечные ядра стали плюхаться  в  воду
на манер диких лебедей и гагар, не нанося по причине  недолета  никакого
ущерба княжеским войскам, построенным  в  шахматном  порядке  по  другую
сторону пруда. Людское половодье захлестнуло плотину и  катилось  вперед
беспрепятственно. Отдельные отряды лавины этой,  достигнув  реки,  стали
искать брода и, не найдя, снова возвращались к плотине.  Шли  они  столь
густо, что, как позже заметил Осинский, по головам  на  лошади  проехать
было можно,  и  таково  они  покрыли  дамбу,  что  не  осталось  и  пяди
свободного пространства.
   Иеремия глядел на все это с высокого берега и морщил брови, а очи его
метали в мятежные толпы молнии. Наблюдая  же  беспорядок  и  сутолоку  в
Кривоносовых полках, он сказал оберштеру Махницкому:
   - По-холопски неприятель с нами решил воевать и, искусством  воинским
пренебрегая, всем скопом идет, да не дойдет.
   Между тем,  словно  бы  вопреки  этим  словам,  казаки  достигли  уже
середины дамбы и остановились, удивленные и  обеспокоенные  бездействием
княжеских войск. Однако в ту минуту среди княжеских сделалось  движение:
они отошли, оставив между собою и плотиной обширное  пустое  полукружие,
которому надлежало стать полем битвы.
   Затем пехотинцы Корицкого расступились, открыв  нацеленные  на  дамбу
жерла Вурцелевых  пушек,  а  в  углу,  создаваемом  Случью  и  плотиною,
поблескивали в прибрежных зарослях мушкеты немцев Осинского.
   И тотчас для людей военных стало  очевидно,  на  чьей  стороне  будет
победа. Лишь такой бесшабашный атаман,  как  Кривонос,  мог  дерзновенно
решиться на битву в подобных условиях, ибо со  всеми  своими  силами  не
смог  бы  овладеть  даже  и  переправой,   пожелай   Вишневецкий   этому
воспротивиться.
   Но князь умышленно решил пропустить несколько его полков за  плотину,
дабы окружить их и уничтожить. Великий военачальник  просто  пользовался
безрассудством противника, который даже не принял в  расчет,  что  своим
людям, сражающимся за рекой, сможет посылать  помощь  только  по  узкому
проходу,  через  который  более  или  менее  значительных   подкреплений
переправить будет невозможно. И умудренные знатоки военного искусства  с
недоумением взирали на действия Кривоноса,  которого  столь  безрассудно
поступать ничто не понуждало.
   Понуждала его лишь амбиция и кровожадность. Атаман  недавно  узнал  о
том, что Хмельницкий, несмотря на численное  превосходство  посланных  с
Кривоносом полков, тревожась за исход битвы с  Иеремией,  шел  со  всеми
своими силами на помощь. Кривонос получил приказ от сражения уклониться.
Но именно поэтому Кривонос решил не уклоняться и торопился.
   Взявши Полонное и опьянев от крови, он уже ни с кем не желал делиться
ею, потому  и  спешил.  Ну,  потеряет  половину  войска,  что  из  того!
Оставшаяся половина захлестнет малочисленные княжеские силы и  разгромит
их. Голову Иеремии он поднесет Хмельницкому в подарок.
   Между тем бурлящая лавина черни достигла оконечья дамбы, спустилась с
нее  и  растеклась  по  тому  самому  полукружию,  которое   освободили,
отступив, подразделения Иеремии. В ту же секунду  укрытая  сбоку  пехота
Осинского дала залп, пушки Вурцеля процвели долгими полосами дыма, земля
содрогнулась от грохота, и битва началась по всей линии.
   Дымы затянули берега Случи, пруд, плотину и само поле,  поэтому  мало
что можно было разглядеть; порой лишь мелькали красные  мундиры  драгун,
иногда сверкали гребни над летящими шлемами, в основном же в  туче  этой
все кишмя кишело. В городе звонили все колокола,  и  скорбные  стоны  их
смешивались с басовитым ревом пушек. Из казацкого расположения валили  к
дамбе все новые и новые полки.
   Те, кто ее перешел и перебрался на другой берег пруда,  во  мгновение
растянувшись долгою линией, с яростью ударили на княжеские хоругви.  Бой
завязался от самой кромки пруда до поворота реки и заболоченных лугов, в
это мокрое лето покрытых водою.
   Черни и низовым предстояло или победить, или погибнуть, имея за собою
воду, к которой теснил их натиск пехоты и конницы.
   Когда двинулись вперед гусары, пан Заглоба, хотя  страдал  одышкой  и
толчеи не любил, бросился, зажмурившись, вместе с остальными, ибо ничего
другого делать ему не оставалось, а в  голове  его  только  и  мелькало:
"Здесь не надуешь! Никак не надуешь! Дурак с удачей, умный  с  потерей!"
Потом взяла его злость и на войну, и на казаков, и на гусар, и вообще на
весь свет. Он стал ругаться и молиться. Ветер свистел  у  него  в  ушах,
спирая дыхание.  Вдруг  лошадь  его  на  что-то  наткнулась,  он  ощутил
какую-то преграду, открыл глаза - и что же увидел? Вот они, косы, сабли,
цепы, глаза, усы и сплошь багровые лица... И все какое-то  неотчетливое,
неизвестно чье, все дергающееся, скачущее,  бешеное.  Тогда  обуяло  его
крайнее остервенение и по поводу этого самого противника, и потому,  что
они не убираются ко всем  чертям,  а  наскакивают  и  вынуждают  Заглобу
сражаться. "Желали - получайте!" - подумал он  и  принялся  без  разбору
махать саблей направо и налево. Иногда сабля просто рассекала воздух,  а
иногда чувствовалось, что клинок врезается во что-то  мягкое.  Вместе  с
тем он понимал, что все еще жив, и это необычайно  ободряло  его.  "Бей!
Убивай!!" - ревел Заглоба, как буйвол, и в конце концов  лютые  мужицкие
обличья исчезли из глаз, вместо них увидел он множество  спин,  шапочных
донцев, а вопли - разве что ушей ему не раздирали.
   "Бегут! - пронеслось у него в голове. - Они же бегут! Бегут!"
   Тогда вскипела в нем небывалая отвага.
   - Воры! - крикнул он. - Так-то вы шляхте сопротивляетесь!
   И кинулся вслед бегущим, многих опередил и, вмешавшись в их  гущу,  с
большим уже толком взялся за дело.  Между  тем  соратники  его  приперли
врагов к густо поросшему деревами берегу Случи и гнали  их  вдоль  этого
берега к дамбе, из-за недостатка времени никого не беря в плен.
   Внезапно  пан  Заглоба  почувствовал,  что  лошадь  под   ним   стала
упираться, и вместе с тем что-то тяжелое, свалившись на  него,  обмотало
ему голову, так что оказался он в полной темноте.
   - Милостивые государи! Спасайте! - крикнул он, колотя лошадь пятками.
   Конь, как видно уставши нести тучного всадника, только постанывал, но
с места не сходил.
   Пан Заглоба слышал вопли и клики мчавшихся мимо всадников, затем весь