потрясал  народ  до  самых его глубин, словно  бы сама судьба глаголила  его
устами.   И   даже   в  спокойной  незначительной   беседе  нельзя  было  не
почувствовать, что обладатель этого голоса знает о его магической власти.
     Голос  Проконсула, напротив, звучал  совсем  иначе -  немного  усталый,
приветливый, не без иронии. Он любил паузы, нюансы, скупые  намеки. Страсти,
возбуждение,   вой  масс,   даже   их  восторги  были   ему  ненавистны.  Он
придерживался мнения, что люди благородных кровей понимают друг друга скорее
чутьем,  без долгих  слов. При докладах на Государственном совете он  всегда
хотел слышать больше фактов и аргументов,  чем  личных мнений. После чего он
принимал короткие решения, обязательные  для  исполнения. Как полководец, он
отдавал  приказы  легко и  быстро;  его  распоряжения  славились ясностью  и
логичностью мысли.  В критических ситуациях речь отличалась лаконичностью  и
сверкала остротой отточенного клинка, который редко вынимается из  ножен, но
бьет  без промаха. Казалось,  опасность рождает  в  нем легкость  и  свободу
мысли,  создает для рулевого, держащего штурвал  в руках,  особый простор. В
такие часы он распрямлялся,  хотя обычно ходил  слегка  сгорбившись,  словно
вырастал ростом, и от него  исходила великая  уверенность  и  надежность. Он
опирался  на  институты  власти,   государства,  войска,   церковь,   хорошо
организованное   устройство   общества  и  на  родовые  гнезда   Бургляндии.
Придерживаясь этого,  он  не придавал особого значения  словам  - достаточно
было  одного  его  жеста.  Для  Ландфогта же  слово  было  той  средой,  той
зажигательной  силой, из которой рождалась его политика.  Это  находило свое
выражение и в голосе.  Голос того и другого явно свидетельствовал о различии
духа обоих политиков  - для одного он был формой  и средством выражения, для
другого - сама выраженная воля.
     Голос произнес:
     - Хорошо, Соня, оставь нас одних, детка. Я не хочу, чтобы нам мешали.
     Юная пантера с узкими бедрами оставила  Луция со старым  и  разжиревшим
ягуаром. Стало светлее, Ландфогт прибавил света.
     - Садитесь, пожалуйста, командор.
     Луций  остался  пока  стоять  и  произнес, держа  шлем  в  левой  руке,
официальный текст соболезнования, составленный Патроном. С чувством смятения
Князь узнал о тяжелой утрате, столь внезапно обрушившейся на Ландфогта и его
ведомство.  Князь просит не сомневаться  в его сочувствии. Он  надеется, что
виновные понесут заслуженное наказание, и готов сделать со своей стороны все
от него зависящее. На него  можно также рассчитывать  во всем,  что касается
поддержания порядка.
     Патрону  было  важно, чтобы Проконсул дистанцировался от  происшедшего.
Тогда  Ландфогт  будет связан в своей пропаганде против Князя.  Правда,  тот
наперед  отдавал на  растерзание  парсов.  Его заявление  должно  было  быть
поэтому  наполовину  приятным  для  Ландфогта,  наполовину  вызывать досаду.
Пожалуй,  здесь  питали надежду,  что  Проконсул  будет придерживаться  этой
сторонней позиции, развязывая им руки для нападения.
     Луций огляделся в кабинете. Кроме двери, в  которую он вошел,  была еще
вторая,  прикрытая  тяжелой  портьерой.  Скорее всего,  она вела  в спальные
покои. Экран не  светился.  Он  занимал всю стену по длине и был разделен на
квадраты. Говорили, что такой экран позволял Ландфогту видеть каждого из его
заключенных в любой момент. И ему не требовалось для этого, как Людовику XI,
спускаться в казематы, если на него вдруг накатывало такое желание.
     Длинный и низкий  сервант  был уставлен тортами,  ликерами,  фруктами и
конфетами. Любовь Ландфогта к крепкому кофе  и сладостям была известна.  Над
сервантом  висели   портреты  в  узеньких  рамочках  -  красивейшие  женщины
Гелиополя. Портреты были подключены к сети в  стене и светились изнутри, как
куклы, которые  то  спали, то улыбались, а то дрожали в любовных объятиях. В
программу наслаждений  радостями жизни, разработанную Ландфогтом,  входили и
выборы королевы  красоты, которая  становилась  не только  законодательницей
моды,  но одновременно  и maitresse a  titre(1).  Она восседала на  почетном
месте  на праздниках цветов  и виноделов,  и в ее честь чеканили  в  тот год
монеты. Выборам предшествовали конкурсные сражения в галантности.
     Ландфогт удобно возлежал, развалившись в кресле.  По обыкновению он был
в светлом  костюме полувоенного покроя.  Хотя в кабинете было  не жарко, под
мышками обозначались два темных пятна. Длинные волосы свисали низко на  лоб;
их  иссння-черный блеск нарушала  белая  прядь.  Он был  непомерно толстым -
жирные  ляжки  широко  растопырены,  трехслойный  подбородок   выпирает  над
свободным воротом.  Тяжело  набухшие веки  полузакрывали  глаза, поэтому  он
держал голову, чтобы  видеть  Луция,  запрокинутой. По  его  лицу  разлились
фальшивое благоволение  и  невероятная  самоуверенность. Его черты сохранили
еще следы  былой красоты,  они  несли на себе горделивое  высокомерие титана
власти. Он  был широкоплеч,  притом среднего роста, на левой щеке -  родимое
пятно  в  форме полумесяца. В зубах  неизменная толстая гаванская  сигара, и
сейчас полный ящичек стоял на столике  из красного дерева. Рядом лежал томик
в  красном матерчатом  переплете  с  кожаным корешком: "Приключения аббата -
---------------------------------------
     (1) Фаворитка-любовница (фр.).
     фанфрелюша". При  взгляде  на эту картину невольно возникало  смешанное
чувство комфорта и  страха, и не вызвало  бы никакого удивления, если бы под
ней стояла  надпись: "Сеньор NN,  король  сахарных плантаций  на  Кубе в  ее
лучшие времена".
     Таков был человек, которого фанатически обожала  толпа и  чье появление
на  публике  сопровождалось  бурей  ликования   и  восторгов.   Он   излучал
неограниченную власть, олицетворял полноту откровенно безудержного животного
образа жизни. Он, как Миссури(1), до краев заполнял свое русло. Полиция с ее
рациональными  методами  и картотекой  наводила  на  него  скуку.  Она  была
зависима от него; он был полюсом власти, придававшим ее сыскной деятельности
смысл.
     Он  не  любил  трудиться.  Он  любил наслаждения  и  роскошь.  Он  знал
чудовищную  власть  человека, пролившего кровь. Постоянно вокруг него  витал
этот дух, усиливал его притягательную силу. И странно было,  что он при этом
слыл добрым.  Нимб  доброты и великодушия  прочно  прилип  к нему  и освящал
исходящие  от него действия. И теперь, когда он уничтожал парсов, считалось,
что он слишком мягок с ними.
     Поразительным  оставалось, насколько демос мог быть  падким на подобных
богов,  даже если  путь к этому и был логичен. Сернер хорошо изобразил его в
своем  эссе  о возникновении в истории человечества  таких трибунов. Сначала
появлялись теоретики и  утописты - каждый в своей рабочей келье, -  жившие в
строгости, - ---------------------------------------
     (1) Река в США, на языке местных индейцев "грязная река".
     в согласии с разумом и логикой, большей частью  праведники, посвятившие
себя  угнетенным, их  счастью и их  будущему. Они несли в массы  свет. Потом
приходили практики,  победители  гражданских  войн и  титаны  новых  времен,