Скамья,  которую  имел  в  виду патер  Феликс,  находилась  несколько в
стороне от  апиария;  отсюда  он имел  обыкновение наблюдать за  роями пчел,
особенно в их брачный период. Сиденье было вытесано из цельного камня, а вот
стол представлял  собой бесценное творение  мастера. Темная столешница  была
инкрустирована  пучком  серебряных  стрел.  Концы  их  указывали  на  разные
географические местности,  надписи обозначали названия и  расстояния до них.
Крышка  стола напоминала солнечные часы, и на ней,  как  и на часах,  стояло
изречение:



УЖЕ ГОРАЗДО ПОЗЖЕ, ЧЕМ ТЫ ДУМАЕШЬ

     Луций  проследил  по  стрелам  пройденный им  путь. На другом его конце
лежал светлый кружок размером  с печать - город Гелиополь. Он прочитал также
названия островов и горных отрогов. Расстояния до  них были  указаны не  те,
которые за секунды пролетит  свет, а по старинке - те, что проделает путник,
часами трясясь  в дороге.  Это свидетельствовало  о деликатности и  тонкости
души устроителя этих часов.
     Солнце было  жарким,  но не  таким изнурительным, как внизу,  в городе.
Воздух  застыл  от  полуденного  зноя  и  не двигался. На дне  ущелья яркими
звездами горели цветы бодяка. Время от  времени одна из пчел  запутывалась в
воло-  сах  Луция.  Тогда  он замирал, терпеливо выжидая,  пока она сама  не
выберется оттуда.
     Патер  Феликс обосновался  в  этом скиту много лет назад. Уже  поседели
головы даже  у детей тех, кого он  наставлял еще юными.  Он  многое  повидал
здесь, на этой горной вершине, и многое услышал на своем веку. Мало что было
известно  о его  прежней жизни, он не любил говорить об этом. Разводить пчел
здесь   начал  не   он;  пчелы  спокон   веков  жили   в  этих  местах.  Его
предшественником был отец Северин  - простоватый лесной монах, весьма чтимый
в народе. Патер  Феликс, тогда  еще под  другим именем, нашел  приют у этого
великого постника и богомольца  - не столько от тоски  по  жизни отшельника,
сколько, как гласила молва, ради того, чтобы научиться уходу за пчелами: это
искусство передается как опыт одного поколения другому.  Еще и сегодня  было
заметно,  что он сведущ в науках  и  прошел серьезную школу при их изучении,
предварившую его новую жизнь. Однако  научные понятия  уже  почти стерлись в
его  памяти  -  словно  выгоревшие  письмена  пергамента,  покрытого  новыми
знаками. Старые знаки, правда, порой проступали сквозь них, но несли на себе
печать иронии. Новый текст был проще старого. То же самое можно было сказать
и  о манерах  отшельника,  где  под  строгостью  простоты угадывалось знание
придворного этикета. И всегда чувствовалось  внутреннее тепло, исходившее от
патера.
     Он имел обыкновение  говорить, что обратился  к  отцу Северину за сущим
пустяком,  а  тот  одарил  его  несметным богатством. Возможно, что в  самом
начале общение  с лесным святошей,  презиравшим образование и культуру, было
не таким уж и простым. Старик рассорился со своим Орденом, однако настоял на
том, чтобы его ученик именно там получил посвящение в сан. Прошло много лет,
он умер,  и патер Феликс предал его тело земле на  вершине горы. Как и  все,
кто  жил  в  горах,  он достиг  весьма  почтенного  старческого  возраста  -
считалось, что такое долголетие объясняется  наряду  со  строгими  правилами
воздержания от излишеств в еде еще и потреблением меда.  Он запретил ставить
памятник и  делать  надпись  на  его  могиле,  поскольку не  любил  тех, кто
поклонялся  могилам.  Сильно   развитое   чувство  собственного  достоинства
сочеталось  в нем со стремлением  вытравить в себе  все личное. Оттого силы,
которыми он щедро одаривал других, свободно проходили сквозь него,  почти не
встречая  преград  и не платя  дани. "Я - отражение, и вечен будет свет, что
отражен во мне".
     Перед  смертью он по  старому обычаю  пасечников объявил народу о своей
замене.  Новый  патер  продолжил его  жизнь. Наверх  поднимались те же люди,
большей  частью простолюдины,  они  шли к  нему со  своими заботами,  своими
делами.  Однако   круг   его  посетителей  становился   все   шире,  к   ним
присоединились люди,  занимавшие ключевые позиции в духовной жизни  и борьбе
за власть, раздиравшей страну. Даже приверженцев  других культов и тех,  кто
вовсе стоял  вне  веры,  можно  было встретить у  него тоже. Для  каждого он
находил доброе слово. Он словно культурный побег, привитый на дичок по имени
отец Северин, продолжил его  дело. Луция  привел сюда  Ортнер, а тот посещал
его время от времени, так думали все, по поручению Проконсула.
     Патер облачился в платье из белой шерсти - оно было расцвечено пчелами,
запутавшимися в ворсистой ткани, и он осторожно стряхнул их рукой. Он принес
поднос, где  рядом со свежими  пчелиными сотами лежал  деревянный нож. Потом
достал белый хлеб и  бутылку  "веккьо".  Хлеб из пресного теста был  выпечен
плоскими лепешками, запекшимися от жара плиты кое-где коричневой корочкой. В
таком  виде  хлеб долго  сохранялся здесь  -  в  месте, удаленном от  любого
человеческого жилья.
     - Ну,  пей и ешь, ты наверняка  устал от подъема.  Это майский мед,  от
взятка, за которым пчелы спускаются вниз на липы.
     Патер сел рядом с ним и смотрел на него теплым взглядом. Луций похвалил
мед и спросил про апиарий.
     -  Я  доволен,  меда в  этом году будет много.  Ты  выпей,  вино  очень
хорошее. Мелитта принесла. Я заказал его для тебя.
     Он улыбнулся:
     - Как годы пробежали. Я окрестил девочку этим  именем, и  вот пришло ее
время,   пора  выходить   замуж.  Ты  защитил  малышку,  она  отплатит  тебе
благодарностью.
     Луций почувствовал, что краснеет. Патер похлопал его по руке.
     -  И  ты женишься. Может, даже скоро.  Ты не из  сословия  дающих  обет
безбрачия.
     Потом он опять сказал:
     -  Я  доволен,  мед  скоро начнет  капать  из  корзин.  И  похоже,  что
образуются новые сильные семьи.
     Они заговорили о  пчелах и их привычках.  Луций занимался  в  институте
Таубенхаймера в одном семинаре,  где изучали повадки общественных насекомых.
Там  считали,  что  молено  резко  повысить количество собираемого  меда,  и
рассматривали    передаваемую    по    наследству   практику   крестьян    и
пчеловодов-монахов как наносящую своего рода урон доходному делу. Патер знал
об этой школе, но все же придерживался заветов своего учителя отца Северина.
     - Они  основываются там на старой  мудрости, что человек -  мера вещей.
Это  один  из самых мощных лозунгов, прошедших через тысячелетия. Один немец
сказал примерно так же, только куда как скромнее: "С человеком рифмуется вся
природа". Очень  хорошо сказано, поскольку сразу возникает вопрос о том, кто