султанской дочерью - так знай, что придется за  это  расплачиваться.  Из
наслаждения возникает долг. Да еще и неизвестно, где  лучше  -  рядом  с
султаном, который щедр на милости,  но  еще,  наверное,  более  щедр  на
наказания, или же у самого черта в зубах.
   Отправляясь в походы, Сулейман никогда не брал на  себя  командование
войском, каждый  раз  назначал  сераскером  великого  визиря.  Это  было
довольно удобно, потому что все  неудачи  падали  на  сераскера,  успехи
принадлежали султану. С Ибрагимом он испытывал больше неудач, чем побед,
Аяз-паша так и не возглавил  войско  ни  разу,  Лютфи-паша,  готовясь  к
званию великого визиря, пробовал проявить свои способности в  походе  на
остров Корфу, но, кроме позора, не добыл ничего. Теперь, судя по  всему,
сераскером должен был идти на Венгрию престарелый  евнух  Сулейман-паша,
который всю свою долгую и мрачную жизнь провел на Востоке, был коварным,
хищным, кровожадным,  но  еще  ни  разу  не  сталкивался  с  рыцарством,
открытым почти до самозабвения, и отвагой не слепой,  не  фанатичной,  а
просветленной разумом и любовью к родной земле. И хотя никто не верил  в
таланты старого толстого евнуха, но говорилось о нем сочувственно,  даже
с уважением, потому  что  он  своей  толстой  тушей  заслонил,  оттеснил
ненавистного дамата и тому уже не было  места  рядом  с  падишахом.  Так
пусть уезжает туда, откуда приехал,  пусть  погибнет  в  голых  курдских
горах, среди острых камней и пропастей, где вытанцовывают его  братья  -
шайтаны.
   Вот тогда позвала Рустема к себе султанша Роксолана.
   С тех пор как он стал султанским зятем -  даматом,  еще  ни  разу  не
оставался с глазу на глаз с всемогущей султаншей, хотя и думал об  этом,
потому что она была здесь,  кажется,  единственным  человеком,  которого
побаивался, в особенности памятуя о своей  неуклюжей  старательности  на
пожаре. Из-за него погиб тогда молодецкий  Байда,  и  Рустем  знал,  что
Роксолана никогда не простит ему этой смерти. Все можно  возместить,  но
смерть - чем ты ее возместишь? Хотя и сказано, что у мертвых ни  друзей,
ни товарищей, но по всему видно, что султанша навсегда  приняла  в  свое
сердце этого Байду, не спрашивая даже его согласия, так как был для  нее
живым воплощением навеки утраченной родины. Соловей  будет  вздыхать  по
отчизне даже в золотой клетке. Это он, Рустем, мог забыть и род свой,  и
землю, променяв все бог весть на какие  выгоды,  успокоившись  от  одной
мысли, что две бараньи головы не сваришь в  одном  горшке.  Но  ведь  не
равняться же ему с этой вельможной женщиной,  загадочно-недоступной  для
всех, всемогущей, как сам султан, но в то же время нежной, как солнечный
луч, и чуткой, как влюбленный соловей.
   Неуклюже, боком, задевая за косяки своим жестким  от  золотого  шитья
визирским  халатом,  чуть  ли  не  отталкивая  неотступного   кизляр-агу
Ибрагима, втиснулся Рустем в маленький покой Фатиха,  почти  задохнулся,
увидев на белом  атласном  диванчике  Роксолану,  закутанную  в  пестрые
шелка, опасаясь, как бы ее нежная шея не сломалась под  тяжестью  пышных
золотистых волос и драгоценных  украшений  на  них.  Мгновенно  упал  на
колени и так пополз по коврам, когда же поднял перед  султаншей  голову,
то увидел, что здесь есть еще кто-то. Рядом с  ним  был  еще  человек  в
странном, вызывающе богатом одеянии, такой же молодой,  как  Рустем,  но
намного  более  ловкий  и  грациозный,  с  пышными  янычарскими   усами,
остроглазый, красивый.
   - Знаешь Гасан-агу? - спросила султанша.
   Рустем наклонил упрямую голову. Еще бы не знать! Простой янычар, спас
султаншу во время бунта,  в  награду  получил  звание  янычарского  аги,
которое дается  ценой  великой  крови,  затем  было  выдумано  для  него
какое-то особенное звание личного посланника султанши, стал  аталиком  -
воспитателем шах-заде Баязида.  С  султанского  ложа  в  жены  ему  была
подарена белотелая одалиска, что, по мнению Рустема, не  было  такой  уж
радостью, ибо это все равно что жениться на белой корове. Если бы это не
при султанше, визирь непременно прищурил бы глаз и поиздевался над  этим
янычариком: "Ну как, уже отелилась твоя белая корова?" Но  здесь  должен
был молчать и изо всех сил выказывать внимание и покорность.
   - Гасан, - спокойно промолвила Роксолана, - подай ему вон то.
   Гасан-ага неторопливо взял с  низенького  столика  небольшой  свиток,
замотанный в  зеленый  шелковый  платок,  подал  Рустему.  С  надлежащей
почтительностью, нужно сказать, но к кому -  к  визирю  или  к  султанше
прежде всего? - Рустем держал свиток и не знал, что с ним делать.
   - Разверни, - велела Роксолана.
   Он долго разматывал платок, путаясь в тонком шелке своими костлявыми,
более  привычными  к  ремням  пальцами.  Размотал  -  бумаги.   Какие-то
послания,  грамоты.  Дорогая  бумага,  дорогие  чернила,  печати.  Молча
взглянул на султаншу. Что это такое?
   - Почитай, - снова велела она.
   Рустем пошелестел одной грамотой, другой,  третьей.  На  всех  печати
шах-заде Мустафы. Письма к санджакбегам Сиваса, Диярбакыра, Болу, Коньи.
Сплошь из вопросов. Какие изменения приветствовали бы в империи? Как  вы
относитесь ко мне? Будете ли  верными  мне?  Против  кого  прежде  всего
необходимо направить силу исламского войска? Что вы думаете о чужеземцах
в Стамбуле?
   Все это трудно было взять в толк даже Рустему с его острым  умом.  Он
растерянно взглянул на султаншу.
   - Читай еще, - велела она.
   Он продолжал читать. Мустафа спрашивал у начальников племен  минбаши,
какое им необходимо оружие. Писал янычарам в  Стамбул,  называя  империю
оскопленной (намек на великого визиря-евнуха), и спрашивал, долго ли они
будут все это терпеть.
   Дерзкие письма, за которыми улавливался  звон  оружия.  Если  это  не
подделка, тогда что же это?
   - Страшно, визирь? - жестко спросила Роксолана. - Ты побледнел, читая
эти послания. А что же делать мне? У меня побледнела душа!  Мои  сыновья
не ждут  смерти  великого  султана,  они  наслаждаются  жизнью  под  его
благословенной тенью, а сын этой черкешенки уже с малых лет ждет  смерти
своего отца и всех своих братьев, ибо только эта  смерть  открывает  ему
путь к престолу, а его матери дает возможность возвратиться в Топкапы  и
занять покои  валиде.  Сын  черкешенки  потерял  терпение,  он  начинает
верить, что султан Сулейман не умрет никогда, и он не  ошибся,  ибо  так
оно и будет, по  крайней  мере  для  самого  Мустафы!  И  эта  ничтожная
Махидевран никогда не ступит  за  ворота  великого  дворца,  потому  что
изгнанные султанши не возвращаются, не возвращаются! Но где же были  вы,
визири,  опора  трона,  вернейшие  люди  падишаха?  Почему  не   поймали
преступную руку, почему не заметили, не разоблачили, не перехватили,  не