стремени. Он был  сама  почтительность  и  предупредительность  на  этом
почетном месте правой стороны, которая  укрепляет  небосвод,  и  потешал
султана, описывая их упражнения в  стиле  придворных  краснобаев-холуев:
"Когда высокий султан, сев на коня, поспешил с  августейшим  кортежем  в
путь совершенства, почтительности и служения и,  по  обычаю  халифов,  в
свободный от державных забот день прибыл  на  поле  стрельбы  по  тыкве,
которая уже ждала на месте прохождения его величества, чухраи  и  аджемы
  мгновенно  стали  гонять  тыкву,
поднятую на двести гезов   над  землей,  и  великий
падишах, аки лев, сотворив себе когти из стрел и  лука,  стал  метать  в
тыкву стрелы испытания, поощрения и  запугивания,  согласно  словам:  "И
приготовьте для них, сколько можете, силы  и  отрядов  конницы;  ими  вы
устрашите..." Счастливая правая сторона украсилась присутствием главного
смотрителя царских покоев и  великого  сокольничьего  Ибрагима,  который
тоже метал стрелы в свою тыкву, и высокодостойные  вельможи  султанские,
поощряя друг друга, метали стрелы  счастья  в  тыквы,  подставляемые  им
аджемами, но не могли сравниться все те тыквы с тыквой высокого султана,
желтой, в красных и черных полосах, точно кровь от  стрел  и  синяки  от
могучих ударов его величества. "Но что за тыква! Глыба наподобие  дерева
без ствола" или голова богатырского воина, который послушно подставил ее
под каменные удары стрел. Она похожа на толстый сук самшитового  дерева,
это  гнездо  голубей,  которых  каменные  стрелы   вынуждают   испуганно
взлетать,  или  райская  финиковая  пальма,   подставляющая   себя   его
величеству, наместнику нашего времени".
   Султан похмыкивал на Ибрагимовы шуточки и  упорно  вгонял  стрелу  за
стрелой в огромную тыкву, которую бегом проносили на высоком  деревянном
шесте скрытые за земляной насыпью чухраи.  Вслед  за  султанской  тыквой
передвигались тыквы, предназначенные для Ибрагима, для  великого  визиря
старого  Пири  Мехмеда,  для  визирей,  янычарских  аг,   для   вельмож,
подхалимов и придурков. Султанская тыква  была  самая  большая  и  самая
яркая, его стрелы тоже были с золотым оперением и сияли даже во мглистом
воздухе, тыквы для Ибрагима и визирей были намного меньше и  все  белые,
остальные охотники должны были довольствоваться  несколькими  сероватыми
круглыми тыквочками, в которые вгонялось сразу по десятку с лишним  злых
стрел. Сулейман овладел  высоким  искусством  лучника  во  время  своего
наместничества в Крыму, куда его еще  маленьким  отсылал  дед  -  султан
Баязид. И хоть османские султаны считали  лук  оружием  трусов,  отдавая
всегда предпочтение мечу,  Сулейман  после  Крыма  уже  никогда  не  мог
избавиться от искушения метать стрелы то в дикого зверя, то в перелетную
птицу, то в такую вот тыкву чести и умения.
   Султан по своему обычаю  молчал,  знаками  показывая  "безъязыким"  -
дильсизам, чтобы подавали стрелы или напитки промочить  им  с  Ибрагимом
горло. Ибрагим старался не отставать от Сулеймана, метко вгоняя  в  свою
тыкву  стрелу  за  стрелой,  посмеивался  над  старым   Пири   Мехмедом,
попадавшим редко, неспособным как следует натянуть  тетиву,  из-за  чего
его стрелы не долетали, бессильно падали. И вдруг чья-то чужая стрела  с
хищным свистом впилась в султанскую тыкву, чуть не пронзив ее  насквозь.
Даже  Ибрагим,  помертвев  лицом,  поглядел  на  свой  колчан  и  на  ту
злосчастную пришелицу, словно бы хотел удостовериться, что это не его  с
сине-белым оперением стрела, а воистину чужая, неведомо  чья  и  откуда.
Торчала в яркой тыкве, черная, с грязными бусинами, прицепленными к ней.
Чухраи и аджемы, пораженные неслыханным святотатством, замерли  в  своем
укрытии, тыквы  покачивались  на  высоких  шестах,  словно  бы  им  тоже
передалась дрожь страха, охватившего всех придворных.
   Учитель и воспитатель султана, седоголовый визирь Касим-паша, который
знал Сулеймана с малолетства, ездил  с  ним  повсюду,  жил  все  годы  в
Манисе, терпеливо передавал ему все тайны придворных обычаев,  теперь  с
некоторой встревоженностью наблюдал за Сулейманом. Сам аллах послал  это
испытание молодому султану. Вот случай проявить и свою  власть,  и  свой
нрав, и свою выдержку, которой обучал Сулеймана невозмутимый Касим-паша.
"Безъязыких" Сулейман привез в Стамбул  тоже  из  Манисы.  Держал  своих
собственных,  не  нуждался  в  дильсизах,  служивших   султану   Селиму.
Касим-паша  подготовил  для  своего   повелителя   и   этих   молчаливых
исполнителей самых неожиданных повелений, повелений тайных,  безмолвных,
передаваемых жестом, движением, касанием, взглядом, а то и одним вздохом
султана.  Моргая  покрасневшими  от  ветра   старыми   своими   глазами,
Касим-паша  удовлетворенно  созерцал,  как  умело  и  незаметно   отдает
Сулейман приказы, как мечутся дильсизы, молча и незамедлительно выполняя
его волю. Как же  поведет  себя  султан  теперь,  когда  неведомая  рука
преступно замахнулась на его высокую честь? Чужая  стрела  в  султанской
мишени все равно что чужой мужчина в Баб-ус-сааде . Кара
должна быть незамедлительной и безжалостной,  но  и  в  наказании  нужно
соблюдать достоинство. Касим-паша не принимал участия в состязаниях, его
не заставляли, над ним не насмехался даже Ибрагим, но если старый визирь
не метал стрел, то обеспокоенные взгляды на своего воспитанника он метал
еще чаще, чем тот стрелы, и теперь напрягся всем своим  старым  жилистым
телом, как туго натянутая тетива.
   Султан не обманул надежд своего верного воспитателя.  Не  вырвался  у
него из груди крик возмущения,  ничего  он  не  спросил,  только  гневно
указал рукой на ту дерзкую стрелу, и  дильсизы  мгновенно  бросились  на
поиски виновника и почти сразу же  поставили  перед  султаном  какого-то
старого бея, закутанного в толстые рулоны  ткани  и  мехов,  в  огромной
круглой чалме, растерянного и одуревшего  от  содеянного  его  нетвердой
рукой. Дильсизы, показав  султану  лицо  преступника,  накинули  ему  на
голову черное покрывало,  изготовляясь  совершить  неминуемую  кару,  но
Сулейман движением указательного пальца левой руки задержал их.
   - Где кадий    Стамбула?  -  спросил
спокойно.
   Хотел быть справедливым, руководствоваться не гневом, а законами.  Не
интересовался, как зовут преступника и  кто  он.  Ибо  преступник  из-за
своего преступления становится животным, а животное не имеет  ни  имени,
ни  положения.  Только   смерть   может   вновь   сделать   преступника,
посягнувшего на  султанскую  честь  и  нанесшего  наивысшее  оскорбление
падишаху, человеком, и тогда ему  будет  возвращено  его  имя,  и  семья
сможет забрать его тело, чтобы предать земле согласно обычаю.
   Кадий прибыл и поклонился султану.
   - Воистину всевышний аллах любит людей высоких помыслов  и  не  любит
низких, - тонко пропел он, поглаживая  клочья  седой  бороды  и  надувая
ставшие от холода сиреневыми щеки. - "Ведь господь твой - в засаде".
   После  этого  кадий  обрисовал  все  коварство  и  тяжесть  злодеяния