расступились,  создавая  причудливые оконца-просветы, или изгибались мощными
луками,  похожими  на  вечно  застывшие  волны,  поднятые над землей дивными
силами.  И  над  этим  умиротворением  и  покоем  кругло  возвышались четыре
меньших  и  пятая  самая  большая и высокая очаровательные шапки-крыши, а на
каждой  из  них  плавал  в золотом озере неба похожий на цветок крест, и все
пять  крестов  заплетались  в  движущийся  круг  сияния,  и не было в них ни
корявости, ни черноты, ни испуга.
     Так,  бредя  во  внезапной  своей  ослепленности, Сивоок натолкнулся на
какого-то  человека  и  остановился,  со смущенной улыбкой проводя по глазам
ладонью.
     - Бесноватый   еси?   -   закричал   человек,  и  только  тогда  Сивоок
возвратился  на  твердую землю и увидел возле себя светловолосого бородатого
мужчину  в  расстегнутом на груди корзне и расхристанной, так что видна была
потная,  поросшая  светлыми  волосами  грудь,  сорочке, в откуда-то знакомых
истрепанных  портах  и изношенных лаптях, тоже почему-то словно бы знакомых.
Тогда  он  посмотрел  еще и увидел вязанку хворосту, лежавшую у ног мужчины.
Это  был  тот  самый человек, следом за которым они шли в город. Остановился
передохнуть.
     - Хотели  на  вас крест положить? - оживленно подергивая бородой вверх,
спросил мужчина.
     - А ты что, видел? - полюбопытствовал Лучук.
     - Отчего бы и не видеть?
     - Как же?
     - А  вот  так.  - Мужчина быстро согнулся, снова заняв положение, как с
хворостом   на   спине,   и   посмотрел  на  хлопцев  снизу,  сквозь  широко
расставленные ноги. Лицо его налилось кровью, глаза помутнели.
     - Головами  по  небу ходите, - закричал, не изменяя положения, человек,
- а на ногах у вас земля!
     - Зачем такое вытворяешь? - засмеялся Лучук.
     - А  любо  мне  так.  -  Человек  выпрямился, снова подергал бородой. -
Много люда плывет в Киев, все его видят одинаково, а никто - как я!
     Сивоок,    казалось,    совсем    равнодушно    воспринял   причуды   и
разглагольствования нового знакомого. Был озабочен другим.
     - Что  это?  -  спросил  глухо,  указывая  одними  глазами  на огромное
каменное сооружение, поразившее его безмерно.
     - Это? - Человек даже не посмотрел туда. - Церковь Богородицы.
     - А что это - богородица? - вмешался Лучук.
     - Та,  что  родила  бога.  Звали  ее  дева  Мария. Но она не выше бога,
потому  как  бог  самый  высший  и всемогущий, ему поклоняемся. А богородице
ставили  церкви.  И  в  Корсуне,  где  наш князь Владимир крестился, церковь
Богородицы,  и  в  самом  Царьграде,  и  всюду - самые большие. А ставили их
гречины,  наш  люд  таскал  камень из земли Древлянской, а мастера греческие
зиждили  и  изнутри  украсили  иконами,  крестами,  сосудами, взятыми князем
Владимиром из Корсуня, а еще красотой невыразимой.
     - Да  ты все тут знаешь! - воскликнул Лучук. - А почто хворост тянешь в
город? Разве тут дерева мало?
     - Дурень  еси,  -  незлобиво засмеялся человек, - не видел, что несу. А
несу  деду  Киптилому хворостища отборные из сорока кустов по сорок прутьев,
есть  прут  зеленый,  а есть серый, а тот красный, и белый, и желтый есть, и
есть  такой,  как  змея,  а  есть  в  чешуе, будто рыба, и древесина в одном
хрупкая,  а  в  другом маслянистая, а в третьем каменная, а в четвертом... И
дым  неодинаковый  от  каждого,  и запах тоже неодинаковый... А дед Киптилый
делает  копченья  для самого князя и для бояр да воевод и мне, грешному, как
принесу  ему хворостища, поднесет копченья, а я себе пойду на торг да возьму
пива и меду.
     - Почему  же  сам  не  коптишь  мясо,  ежели  знаешь  все  хитрости?  -
допытывался  Лучук, у которого вмиг засверкали глаза, он уже представил себе
совместную  работу  с  этим  человеком, готов был поставлять ему дичь, а тот
лишь бы только коптил ее на своих сорока дымах...
     - А  еще нужно сорок трав сухих, а у них неодинаковые стебли и цветы, а
у  одних смола свежая и пахучая, а у других темная, а у третьих только божий
дух,  -  кичился  он  своей  умудренностью перед диковатыми пришельцами, - и
пахнет тогда копченье так, что слышно и за пять бросков стрелы.
     - Спрашиваем,  почему  же  сам  не  коптишь?  -  встрял в их разговор и
Сивоок, не отрывая тем временем взгляда от церкви Богородицы.
     - А  неохота,  -  блаженно  вздохнул  человек.  - Так я себе потихоньку
собрал  хворостища  да принес его в город, а по дороге насмотрелся, как люди
ходят  головами  по  небу,  а ногами увязают в тяжелой земле, да потом отдам
деду  Киптилому  хворостища  да получу кусок копченки и пью пиво и мед целый
день  на  торгу,  аж  пока  свет  пойдет  кругом,  кругом,  кругом, и уже не
отличишь,  где  земля, а где небо, где город, а где пуща, где церковь, а где
идолы...  А  ну-ка  поддай! - внезапно толкнул он в плечо Сивоока. - Понесу,
потому  как пора уже. Пошли к деду Киптилому, будет и вам по куску копченки,
а что такой не отведаете нигде, как в Киеве, то уж поверьте мне на слово!
     - Нет,  мы  вон  туда, - поддавая ему вязанку, сказал Сивоок, - церковь
посмотрим, ибо никогда такого не видели. Дивная еси очень.
     - Не  увидите  такого  нигде,  -  согласился  человек,  посматривая  на
хлопцев  сквозь  отверстие  между  своими  широко  расставленными  ногами  в
изорванных портах и изношенных до основания лаптях. - А я на торгу буду.
     Он  побрел,  меся  желтую глинистую грязь, а хлопцы очутились в бешеном
водовороте  Бабьего  торжка,  где  Лучук сразу же разинул рот и готов был на
каждом  шагу  застывать  от  удивления, но Сивоок упорно тащил его туда, где
над  высокой  деревянной  оградой  мощно изгибались каменные луки невиданной
церкви.  Правда,  и  он  не мог удержаться от искушения и остановился, чтобы
посмотреть  на  чудных  медных  коней,  что  мчались  из-за ограды, от самой
церковной  стены, огромные, взвихренные, дико прекрасные кони, запряженные в
легкую  колесницу на двух высоченных колесах; на узкой перекладине колесницы
стоял  могучий  голый,  тоже  медный  человек  с  венчиком круглых лепестков
вокруг  чела,  а  рядом,  стараясь  достать  руками  повозки, бежал еще один
медный  и  голый,  но с измученным, перекошенным от изнеможения лицом, и все
мускулы  на  его  теле были напряжены до предела, в то время как у того, что
стоял  на колеснице, тело мягко округлялось выпуклостями, сверкало спокойной
красотой.
     "Бог  и служка, а может, князь и раб?" - подумал Сивоок, которому стало
чуточку  жутко  от широкогрудых медных коней, что, казалось, летели прямо на
хлопцев,  чтобы  потоптать  этих  незваных  пришельцев в самый великий город
княжеской славы и силы.
     А   вдоль   ограды,  выплывая  из-за  розовой  громады  церкви,  сладко
растекаясь   в   тугом   воздухе,   понеслось  густое  "бом-м!",  и  к  нему
присоединился   звон  более  высокого  голоса,  с  серебристым  оттенком,  -