и  есть  богам нашим давали. А там, где теперь стоит церковь Богородицы, был
тогда  двор  великий варяга Федора. Купцы к нему приезжали из Царьграда и из
далеких  восточных  стран,  богатый  был вельми варяг, нажился в Киеве, двор
построил  возле  княжьего  терема, собирал меха, серебро, золото, выпестовал
сына,  красивого  лицом,  сильного  и  белотелого. Молились они своему богу,
никто  их  не  трогал, потому что люд у нас добрый. А как увидел варяг Федор
наше  поклонение богам, да наше пиршество, да наше веселье, так стал с сыном
у  ворот  да  подбоченился, да начали они язвить и насмешничать. "Кому требу
отправляете,  перед  кем поклоняетесь? Поганины глупые да опившиеся! Не суть
же  боги, но древо. Днесь есть, а наутро сгниет. Даете им еду и питье, а они
же  не едят, обращаетесь к ним, а они не слышат, ждете от них речи, а они не
говорят,  потому  как суть сделаны руками в древе. А бог един есть на свете,
ему  поклоняются греки и варяги, а кто не поклоняется нашему богу, тот дикий
поганин  и варвар". - "А ну-ка помолчите, варяги! - прокричали наши вои. - У
вас  бог свой, а у нас свои, и не дадим их никому!" А варяги знай продолжают
издеваться  да  насмехаться и ругать наших богов за то, что они деревянные и
немые,  а всех нас обжорами да пьяницами дразнить. Тогда не стерпели наши, а
поелику  люду  было  тьма-тьмущая,  и весь холм с богами нашими запрудили, и
возле  княжьего  терема,  и  возле  дворов,  и на торгу, да и около варягова
двора  тоже,  то  и  бросились  все, как были, кто с оружием, а кто и так, с
пустыми  руками,  и  разметали  весь двор варяга, а тот и дальше насмехался,
только  взобрались они с сыном на высокую вежу деревянную на дубовых столбах
да  взяли  мечи  варяжские  обоюдоострые  и  начали  приглашать, есть ли кто
охочий  подняться  к  ним  да отведать их подарка. И похвалялись, что их бог
сильнейший  и  не даст и волосу с их головы упасть, а наши боги - это просто
тьфу!  Тогда прискочило еще больше люду и вмиг подрубили столбы под вежей, и
обрушилась  она,  и  упали  варяг Федор со своим сыном Иваном вниз, а там их
ждали  и  копья, и мечи, и рогатины. И убили их, и следа не оставили. Потому
что нельзя смеяться над людом и над его поклонением.
     - А сами теперь поклоняетесь греческому богу, - сказал Сивоок.
     - Не  все,  -  хитро  прищурил  глаз  дровосек.  -  Когда  князь  велел
повергнуть  всех  наших  кумиров,  изрубить их и сжечь, а Перуна привязать к
конскому  хвосту  и  волочь  вниз к ручью, а потом бросить в Днепр, то кто и
рубил  да  жег,  кто  и  волочил  Перуна да бросал его в Днепр, а много люду
стояло  и  плакало,  и бежали вдоль Днепра и кричали: "Выплывай! Выдубай!" А
когда  крестился  князь  и  бояре,  а  потом окрестил князь двенадцать своих
сыновей,  то и киевляне окрестились, потому что думали так: если бы это было
что-то  недоброе,  то  князь  и  бояре  не приняли бы. А князь принял крест,
когда  пошел на греческий город Корсунь. Богатый вельми и пышный город, и не
мог  его  взять  князь  ни приступом, ни осадой, и тогда, говорят, помолился
нашим  богам  и сказал, что ежели падет перед ним Корсунь, то примет он веру
христианскую.  И,  мол,  Корсунянин  Анастас пустил к князю стрелу, а на той
стреле  написал,  где  нужно  копать, чтобы не пустить воду в город, и князь
велел  копать,  и  нашли  трубы  водные и закрыли их, и Корсунь пал. И вывез
князь  из  Корсуня  попов  и  Анастаса  Корсунянина,  и коней медных, и двух
идолов  нагих,  и  много  серебра,  золота, церковных сосудов, и колокола, и
паволоки.  А  сам  крестился в Корсуне в церкви Богородицы, потому и в Киеве
велел  построить  церковь  Богородицы,  и  на  том  самом  месте,  где стоял
когда-то  двор  варяга  Федора, который насмехался над нашими богами. Люд же
знает,  что  князь принял новую веру не через клятву, а через жену. Очень уж
захотелось  ему  взять  в  жены  сестру  ромейского  императора  Василия,  а
император  сказал,  что не выдаст сестру за поганина, а выдаст только тогда,
когда  князь  примет крест, как приняла его бабка, княгиня Ольга. Кто знает,
почему  княгиня  приняла  чужого бога, а про князя это известно всем. Потому
как  неудержим  он в похоти к женщинам, ненасытен в блуде, велит приводить к
себе  мужних жен, и девиц растлевает, и наложниц имеет в Вышгороде триста, и
в  Белгороде  триста,  а в сельце Берестовом двести. И сыновья его все не от
одной жены, а так: от варягини, и от грекини, и от чехини. А что князь...
     Дровосек оглянулся, наклонился к хлопцам, перешел на шепот:
     - Стар  теперь  стал  и  ослабел...  Велит  церкви ставить... Да камень
добывать твердый, как алмаз, чтобы искру давал, как агат...
     - Краса великая, - сказал Сивоок, вздыхая.
     - Но  нудный  бог  вельми,  - поморщился дровосек и отхлебнул из своего
ковша.
     - Даже не верится, что такая красота, - повторил свое Сивоок.
     - А  копченка  у  тебя  вкусная, - чавкая замасленными губами, произнес
Лучук, - никогда еще не пробовал такой.
     - Это  дед Киптилый. Для князя коптит на моих травах и моем хворосте. А
не  празднует  дед княжеского бога тоже. Нужно есть и пить, - вот тогда бог.
А тут одно пение да лепота. Нудно.
     - Вот  так  и  мне!  -  воскликнул  Лучук. - А ему, - он ткнул рукой, в
которой  держал обглодок копченки, в Сивоока, - ему лепота нужна. Он из пущи
цветок носил. Чуть не пропал из-за этого цветка.
     - А кто медведя убил? - исподлобья взглянул на него Сивоок.
     - Ну, ты, но ведь цветок...
     - А кто второго медведя убил? - снова спросил Сивоок.
     - Если  бы  я  встретил,  то  и  я  убил  бы. Прямо в глаз медведю могу
попасть! Меха кто добывал? Вот возьму и подарю нашему другу бобровую шкуру.
     Он   полез   в   свой  мех,  долго  перебирал  там  пальцами,  выметнул
темно-бурый, с седым отливом мех, встряхнул им на солнце, подал дровосеку:
     - На!
     Сивоок, чтобы не отстать от товарища, тоже бросил два дорогих меха.
     - Бочонок  меду!  -  закричал  дровосек. - Не умерли наши боги! Бочонок
меду на всех!
     Сбежались   все,  кто  еще  держался  на  ногах,  кто  еще  не  утратил
способности  слышать  и  понимать. Но дровосек растолкал всех, гордо вышел в
центр круга и торжественно объявил:
     - На  спор!  Кто  хочет,  становись  туда.  Кто  сникнет после третьего
ковша, бит будет всеми - лучше не берись. Ну-ка, взяли!
     Вперед  протолкалось  сразу несколько верзил, потом к ним присоединился
косолапый  человечишка,  подъехало пятеро всадников, и самый толстый из них,
увешанный  драгоценным  оружием  и  причиндалами,  молча  слез с коня, встал
первым среди охочих к состязанию, рявкнул на медовара:
     - Дай-ка промочить в горле!
     А  когда  тот  налил  ему  огромный  серебряный  ковш  и подал, пузатый
вылакал мед тремя мощными глотками, ощетинился на медовара:
     - Не знаешь разве, что одним не промачивают!
     Успокоился  только после того, как осушил три ковша, повернулся к своим
противникам, окинул их недоверчивым взглядом:
     - Сидя или стоя? - спросил.