Сестра
   «У  нас в доме было три комнаты. Отчетливо помню, как из первой
комнаты я вошел во вторую, там на кровати лежит моя мать, а  рядом
с  ней  непонятное существо, завернутое в белую тряпку. Я подошел,
смотрю, а мама протягивает мне этот кокон: «Вот, – говорит, – твоя
сестра».
   У  Вали был очень сильный и красивый голос. Причем проявился он
неожиданно:  одно  время  она  долго болела  коклюшем,  без  конца
кашляла,  и,  очевидно,  тем  самым  натренировала  связки.  Когда
выздоровела,  выяснилось,  что  голос  стал  лучше  прежнего.  Мне
казалось, когда она вырастет, станет знаменитой певицей. Про  свое
будущее даже не задумывался – после того как матери нагадали,  что
один  ее  ребенок  погибнет в 16 лет, а  другой  станет  известным
человеком, я почти поверил, что меня убьют в какой-нибудь драке (у
нас   в  городе  было  много  детских  домов,  постояльцы  которых
славились   дерзкими   выходками).  А  вот   получилось,   считай,
наоборот…»
   
   Певица Тамара
   «Когда  мне было пять лет, мы жили в двухэтажном доме.  В  углу
одной  из  комнат стоял граммофон, и мать часто заводила пластинки
известной тогда эстрадной певицы Тамары. Нельзя передать, как мне,
тогда  еще совсем ребенку, нравилось слушать эти песни, и особенно
романс  «Почему я безумно люблю?» …Кстати, потом я  узнал,  что  в
свое  время у Тамары было множество поклонников, которые  устилали
цветами землю перед ее ногами и щедро одаривали драгоценностями. А
вот  при советской власти у певицы отобрали квартиру, дали  взамен
маленькую комнатушку, и когда она совсем постарела и уже не  могла
работать, то брала что-нибудь из своего «золотого запаса» и  несла
в  ломбард. На вырученные деньги покупала шампанское. Так и сидела
вечерами, пила шампанское, вспоминала времена, когда была  молода,
и в этом опьянении мелькала вся ее жизнь.
   После  ее  смерти  обнаружилось, что вся  комната  от  пола  до
потолка  забита  пустыми  бутылками.  Сейчас,  когда  я  вспоминаю
Тамару,  мне на память приходят слова из романса Алябьева «Нищая»:
«Она была мечтой поэта, и слава ей хвалу плела».
   
   Родственники
   «Мать мою звали Марфа Дмитриевна, ее родную сестру (она жила  в
станице Морозовской) – Марией Дмитриевной. Деда своего я не знал и
не видел, а вот бабушку, Пелагею Петровну, помню хорошо – она меня
очень любила.
   Врезалось  в память, как бабушка жарила картошку и заливала  ее
тестом. Это было очень вкусно. На столе у нее всегда стояло  много
всякого  варенья  и тарелка с приженчиками – печеньем.  Еще  помню
блюдо  «бабошки»,  которое делалось так: тонким слоем  раскатывали
тесто и резали на кусочки, затем толкли много мака, смешивали  его
с  медом, выкладывали начинку на тесто, заворачивали, долго варили
в  большой  кастрюле, потом остужали и на другой день подавали  на
блюдечке к чаю.
   Бабушка  занималась хозяйством. У нас были  куры,  утки,  гуси,
поросята. На Рождество варили маленького поросеночка, подавали его
с хреном и со сметаной. Стол был завален всякой снедью. Закалывали
к  празднику свинью, делали из нее салтысон (по-другому  зельц)  и
много колбасы, которую хранили в погребе».
   
   Первая учительница
   «В  свое  время  мать  купила у знакомых  старый  рояль  за  50
рублей.  Кто-то из родных играл на нем «Собачий вальс»  и  показал
мне  первые  ноты.  А  я и сам со временем стал  музыку  по  слуху
ondahp`r|.  Как-то сел и саккомпанировал себе романс  «Как  хороша
была  та  ночка  голубая». Мне тогда было 12 лет.  Меня  повели  к
профессору  Фигурову, он послушал, как я пою, и сказал: «Маленький
еще!  Надо  подождать, пока разовьется грудная клетка  и  окрепнет
голос.  Приходите  позже!» Но у этого профессора  мне  все  же  не
довелось  брать уроки. К нам в школу пришла учительница Александра
Петровна  Еременко и, прослушав всех ребят, отобрала  меня  и  еще
одного  парня, и предложила заниматься с ней вокалом.  Так  все  и
началось…»
   
   Уроки жизни
   «Но  к тому времени жизнь моя покатилась кувырком: мать умерла,
денег не было, отец по настоянию мачехи выгнал нас с сестренкой на
улицу.  Домой не пускали – все заперто. Я жил в сарае,  где  лежал
уголь. Устроил там себе ложе: сбил доски, нашел старенький матрас,
на  нем  и спал. Иногда ночевал на скамейке в саду или на  полу  в
парадном    какого-нибудь   дома.   Превратился,   в   общем,    в
беспризорника.
   И  стал я тогда с ребятами возить на поездах контрабандой табак
из-за   Кубани.  Мы  садились  на  «треугольники»  (сцепки)  между
вагонами, ехали до Ростова, там пересаживались ночью на  скорый  и
доезжали до станицы Афинская. Оттуда шли в аулы к чеченцам,  брали
у  них  желтый  и красный табак высшего качества.  Покупали  за  4
рубля,  а продавали торговцам папиросами по 10–12 за пачку.  Потом
шли на главную улицу города, находили кондитерскую, покупали по 10
слоек,  шоколад  с вафлями и два фунта конфет, которые  назывались
«гренатин»  и  «неозет», мчались в скверик имени атамана  Платова,
основателя Новочеркасска, перескакивали через ограду, садились  на
траву  и съедали все сладости. И босые шли по улице, гордо  взирая
на прохожих…
   Как-то  произошел со мной неприятный случай:  я  застрял  между
трубами  под  вагонами, и около 12 километров меня протащило  так,
что  ноги волочились по шпалам. Самое удивительное, что я даже  не
успел  испугаться.  На  остановке снова влез  на  «треугольник»  и
поехал дальше.
   Ездили мы втроем: Шмулька, ему было 10 лет, 16-летний Султан  и
я  – 15 лет от роду по прозвищу Зеда. Меня так нарекли после того,
как в кинотеатрах показали один иностранный фильм, героя которого,
силача  с  бритой  головой, звали Зеда. У меня  тоже  была  бритая
голова и очень даже крепкое телосложение. В общем, контрабандой  я