выражения... Я заметил: из  широкого рукава его черкески  выглядывала  белая
рука с выхоленными ногтями.
     Кочан скомандовал хриплым басом:
     -- Господа офицеры!
     Бермонт (это был он)  театрально взмахнул рукой, поднеся ее к папахе и,
шелкнув бесшпорными каблуками, проговорил сипловатым властным тоном:
     -- Господа  офицеры! -- Не останавливаясь,  продолжал, шагнув  с порога
ближе к нам: -- Я горячо приветствую вас, господа, как командир пластунского
отряда.
     Глаза  его  быстро  пробежали  по  нашим  лицам,  хмурясь  и  наливаясь
свинцовым поблескиванием. После незаметной паузы он снова заговорил:
     --  Я прошу  вас,  господа, каждого в  отдельности  представиться  мне,
называя свой чин, фамилию и род оружия, а также часть, в которой вы служили.
     Он бесшумно, легко, словно прыгнувшая кошка,  встал рядом с полковником
Кочаном. Подав ему руку, застыл в позе выжидания. Тот назвал  себя. В четкой
тишине я слышал:
     -- Поручик Клейнберг, 16-го стрелкового полка...
     -- Поручик Крестини, штаба Кавказской армии...
     -- Прапорщик Ивнев, 8-й артиллерийской бригады...
     Очередь дошла до меня.  Я  назвал  себя. Бермонт  глянул  мне  в глаза,
слегка сощурился и, пожав руку, передвинулся  к следующему. Обойдя всех,  он
вышел на середину залы. Позади него вырос неизвестно откуда взявшийся пухлый
корнет, видимо, он был адъютантом Бермонта...
     -- Итак, господа, я  весьма рад познакомиться с вами, -- заговорил  он,
-- должен вам сказать спасибо  за  доверие, которое вы оказали мне тем,  что
избрали службу под моим начальством. --  Секунду он подумал.  -- Говорить  с
вами  у нас  есть  о чем, тем много, но, разумеется, главная  из  них (так я
понимаю) -- Россия... Для нее  мы подняли здесь наш  белый флаг -- видели?..
Я,  господа, твердо заявляю: мне нужны не тысячи  и десятки тысяч разбродных
солдат и офицеров, а всего лишь простые десятки, но зато -- смелых  голов...
Я с ними сделаю больше, чем кто-нибудь с многотысячной армией.
     Он щелкнул пальцами, изогнул талию, как женщина, и, выпрямившись, снова
заговорил:
     --  Хотите  работать со  мной -- готовьтесь нести тяжелый труд; я отдал
России  почти все,  от  нее ничего  не беру  -- наоборот,  несу ей последние
остатки сил... и  --  пусть!  Я  израсходую  их до конца,  во  имя порядка и
закона. Согласны вы на это?
     Он помолчал.
     -- Все мои офицеры, которых вы уже видели, прошли огненный путь: они со
мной  не  боятся  действовать  и дальше.  Я,  господа,  испытанный  человек,
послужите -- увидите... А теперь попрошу вас получить из хозяйственной части
ордер  на  обмундирование,  приведите  себя  в порядок,  завтра поговорим  о
назначениях.  Вы свободны... Да,  еще одно, --  спохватился он, -- я  хочу с
каждым из вас немножно побеседовать.
     Он   опять  подошел  к  Кочану.  Стоя   у  окна,  они  долго  о  чем-то
разговаривали. Я начал прочитывать  на  дверях и  стенах разные инструкции и
объявления.
     "...наружный дневальный сменяется через каждые два часа..."
     "...дежурный телефонист при каждом вызове со станции  обязан немедленно
докладывать   об  этом   адъютанту,   если   таковой   отсутствует   --  его
заместителю..."
     "...при  записи  добровольцев  в  пластунский  отряд  вербовочное  бюро
предъявляет следующие требования:
     1. Записывающийся обязан представить послужной список или копию его; за
неимением этих документов можно представить другие, но..." следует целый ряд
пояснительных пунктов; в  конце таблицы приписано: "Вербовочное бюро дает от
себя подписку каждому добровольцу в том, что при аккуратном и добросовестном
несении  последним  службы  оно  будет  неукоснительно  исполнять  все  свои
обязательства, перечисленные в уставной таблице бюро".
     Я  не  успел  дочитать  пунктов,  определяющих  взаимные  обязательства
добровольцев и бюро, как Бермонт направился ко мне.
     -- Вы, кажется, пулеметчик, не так ли?
     Я ответил.
     --  А,  это чудесно --  мы  нуждаемся  в специалистах.. И  потом  вы...
пишете? Очень  хорошо; у меня здесь есть шелопут -- мичман Протопопов; я ему
поручил писать историю отряда, но что-то она, кажется, у него не пишется. Вы
не могли бы взять на себя эту работу?
     Я изъявил согласие. Бермонт неожиданно проговорил:
     --  Вот что, штабс-капитан, заходите завтра ко мне в  шесть часов утра,
не позже, слышите? Мы с вами поговорим на одну тему.
     Должно  быть,  я выдал мое удивление  по  поводу  раннего часа. Бермонт
пояснил:
     -- Я,  голубчик, встаю  очень рано: дел  уйма  --  не заспишься. Ну, до
свидания.
     Он  отвесил  общий  поклон  --  и   попытался  сделать   холодное  лицо
--начальническое. Затем быстро ушел в кабинет.
     -- Огонь, -- улыбнулся тихонько Кочан и покачал головой.
     Остаток дня мы провели в парке на слиянии рек Дриксы и Аа. Разглядывали
темные полуразвалины древнего замка Бирона, в сырых подвалах которого до сих
пор лежат груды пожелтелой гнилой бумаги, разные книги на немецком и русском
языках и тетради с выцветшими страницами.
     На дворе замка звучала громкая немецкая  речь, слышался визг и хлопанье
бича, дребезжание водовозной бочки. По голубой Аа летали, как дубовые листья
на ветру, лодки;  из них  доносились  веселые  голоса...  В  дремотном парке
сонно, словно мухи, бродили  городские  девицы, переглядываясь с  одиночными
офицерами, тоже скучающими.
     Мы долго сидели с Кочаном на скамье в глуши крапивы у берега и говорили
о предстоящей службе в отряде. В сумерках вернулись в казарму.
     Итак, начало  сделано,  мы его, правда, плохо еще  ощутили, но это  все
равно -- будущее (конец?) подведет итоги всему.
     7 июня.
     Время поразительно красочно разбивается на  мелкие  куски -- не успеваю
заняться моими записками. А я ведь твердо решил от поры до времени вносить в
эту тетрадь мои заметки обо всем, что будет интересного, по крайней мере  за
этот год. При теперешней фееричности событий нельзя загадывать на будущее.
     Мой  ранний визит  к Бермонту  был  почти  беспричинно ранним: я  вынес
впечатление,   что   ему   хотелось  утвердить  через   меня   мнение  среди
новоприбывших  о его кипучей деловитости. Живет он  в  низеньком  деревянном
флигельке, тут же, рядом со зданием штаба. У дверей квартиры торчит часовой,
постукивая ружьем о камни. Меня впустили после доклада.