бедным", он не призывает бедных самим заняться распределением его богатств
посредством налогов. Тогда как моральная значимость первого процесса
очевидна, со вторым дело обстоит не так.] С другой стороны, нет очевидных
доводов в пользу распространенного мнения, что справедливость предполагает
равенство материальных условий. Справедливость означает соответствие. С
точки зрения индивидуалиста, справедливость требует, чтобы личное
вознаграждение было пропорционально индивидуальным усилиям, а с точки
зрения социалиста, справедливость требует, чтобы личное вознаграждение
было пропорционально получаемым обществом услугам. [Социалист, который
имеется в виду здесь -- это не утопический социалист, озабоченный в
основном установлением братства между людьми, а "органический" социалист,
рассуждающий в терминах общества в целом.] Таким образом, логично будет
отрицать как справедливый характер современного общества, так и
утверждение, что путь к справедливости идет через равное распределение
доходов.
Сегодня, однако, стали называть "справедливым" все, что с эмоциональной
точки зрения представляется желательным. Бедственное положение рабочего
класса совершенно обоснованно привлекло к себе в XIX веке общественное
внимание. Пренебрежительное отношение к человеческим потребностям рабочих
вызывало возмущение. И тогда к отношениям между потребностями и ресурсами
применили идею пропорциональности. Казалось несправедливым, как то, что
одни имеют меньше прожиточного минимума, так и то, что другие получают
гораздо больше.
В ранней стадии развития теории перераспределения определяющим было первое
чувство. Второе почти полностью стало преобладать на более позднем этапе.
[В самом деле, существуют сторонники перераспределения, которых больше бы
устроило урезывание доходов для их выравнивания, чем всеобщее повышение
доходов при условии сохранения существующего неравенства.] На ранних
стадиях развития теории перераспределения социалисты относились к ней с
некоторым презрением: эта политика была в их глазах простым подкупом
рабочего класса, попыткой увести его от высших целей социализма.
Однако уже тогда были разбужены глубокие чувства. Людям трудно себе
представить подавление частной собственности, того, чем все хотели бы
обладать; но для человека естественно сравнивать свои условия жизни с
условиями жизни других. Бедные с легкостью могут себе представить, на что
бы они истратили богатство других, а богатые, если они однажды осознают
положение бедных, начнут испытывать некоторые угрызения совести от своей
роскоши.
Во все времена были немногие избранные, которым внезапно открывался ужас
бедности. Они начинали стыдиться собственной расточительности, раздавали
свои богатства и смешивались с беднотой. Все известные такого рода случаи
были связаны с религиозным опытом. Человек обращался к Богу, открыв для
себя бедность, либо к бедным, открыв для себя Бога. В любом случае такая
связь с Богом существовала и всегда подразумевала отказ от богатства как
от зла.
Однако в нашем веке чувство совсем иного рода овладело умами не только
отдельных представителей, а практически всех членов ведущих классов.
Общество, неумеренно гордящееся своим все возрастающим богатством,
осознало, что среди изобилия бедность продолжает оставаться обычным
явлением. Такое положение вызвало ряд действий, направленных на повышение
жизненного уровня бедных. Если раньше открытие факта существования
бедности и уверенность в невозможности ее искоренения приводили к протесту
против богатых, то теперь глубоко укоренившееся почитание земных благ и
осознание их могущества вызвали яростную атаку на бедность как таковую.
Раньше богатство было позором перед лицом бедности, теперь бедность стала
позором в глазах богатства. [Сравните современные заявления (см. у
Бернарда Шоу "Я ненавижу бедных") с прежним отождествлением бедности со
святостью.] Для среднего класса, задающего темп общественного развития и
глубоко преданного идее прогресса, существование бедности было не только
эмоционально, но и интеллектуально раздражающим фактором, так же, как
существование зла для примитивного деиста. Искоренение нищеты должно было
наглядно продемонстрировать возрастающую добродетельность цивилизации и
возрастающее могущество человека.
Таким образом, чувство милосердия и чувство гордости шли рука об руку.
Подчеркивая роль гордости, мы не хотим преуменьшить значение милосердия.
Бесспорно, в некоторые исторические моменты человеческие сердца внезапно
смягчаются и происходят события подобного рода. Так, развитию теории
перераспределения во многом способствовали эмоции. Как эти эмоции возникли
в определенный исторический момент -- вопрос для историков, не относящийся
прямо к нашей теме.
Отождествление понятий: помощь и подъем жизненного уровня рабочего класса
Следует, однако, отметить, что перераспределение кажется чем-то новым
только в сравнении с прежней политикой и в связи с тем, что его начинает
осуществлять государство. Само понятие общества предполагает заботу о тех,
кто нуждается. Этот принцип справедлив для каждой семьи и для любого
небольшого сообщества и фактически перестал осуществляться только
несколько поколений назад из-за разрушения маль1х сообществ в ходе
промышленной революции. Это привело к изоляции индивида, а новый "хозяин",
которого он получил, не считал себя связанным с ним такими же узами, как
"лорд" в прошлом. Характерно, что пиршества землевладельцев были
праздниками для всех, тогда как потребление богатых новой эпохи -- крайне
эгоистично. Более того, почти нет необходимости напоминать о том, что
церковь во времена, когда она получала щедрые дары от власть имущих и
богатых, была крупным центром перераспределения. Между этими старыми
обычаями и эпохой общества благосостояния простираются "тяжелые времена",
когда человек оставался наедине со своей нуждой.
Нельзя сказать, что люди того времени были бесчувственными: они пылали
состраданием к рабам и угнетенным народам, негодовали по поводу
"болгарских зверств". Хочется сделать вывод, что человеческие симпатии
получают в разные времена разные направления и бывают в чем-то ограничены
в каждый конкретный момент. Однако забота о наименее благополучных,
несомненно, не отсутствовала никогда, как об этом свидетельствуют Мальтус,
Сисмонди и многие другие.
В двадцатом веке никто не сделал более убедительного заявления о
неправильности распределения, чем Джон Стюарт Милль. ["Поэтому если бы был
выбор между коммунизмом со всеми его возможностями и настоящим (1852)
состоянием общества со всеми его страданиями и несправедливостями; если
институт частной собственности с необходимостью влечет за собой то
обстоятельство, что продукт труда распределяется так, как мы сейчас это
видим, -- в отношении почти обратном вложенному труду: наибольшая доля