лоскут исстрелянной ткани; это дегрессивное объединение дополняет и
укрепляет живую эгрессию, с ее реальным центром в лице вождя. Когда
жизненные комбинации порождают противоречия внутри общины и подрывают ее
единство, тогда взоры и мысли родичей направляются к старому символу этого
единства: в присутствии патриарха утихают порывы враждебных страстей,
смягчаются конфликты, и примирительная деятельность реального организатора
встречает уже меньше сопротивлений. Благодаря консерватизму идеологии,
старый авторитет для всех "выше" нового.
   Дело идет и дальше. Идеологический скелет остается даже тогда, когда
старый патриарх уже умер. Его заветам продолжают повиноваться, на его волю
ссылается его преемник. Он умер, но его руководящая власть, его
"авторитет" сохраняется, и притом, как высший по сравнению с авторитетом
его преемника. А когда умрет и этот, его авторитет, в свою очередь,
удерживается, тоже как высший по сравнению с авторитетом третьего, который
его заменил, и т. д. В этой цепи авторитет умерших таким образом
возвышается над авторитетом живых, и тем больше, чем дальше уходит в
прошлое. Самый отдаленный предок, заветы которого еще передаются в живущих
поколениях, вырастает в гигантскую, сверхчеловечески-авторитетную фигуру:
в божество. Так из реальных авторитетов, через сохранение идеологического
скелета, облекающаго эгрессию и остающегося, как пустая оболочка, после их
отмирания, получаются мнимые, символические авторитеты религиозных
мировоззрений. В то же время это посмертное сохранение авторитетов
порождает миф о бессмертии "души": душа, это, собственно, и есть
организаторская сторона человеческого существа, его руководящая функция;
оттого первоначально бессмертием пользуются только души патриархов и
вождей; и лишь позже, с расчленением организаторской роли, с развитием
цепной эгрессии в обществе, мало-по-малу бессмертие распространяется и на
души других людей   В росте мнимых авторитетов религии с большой наглядностью исторически
проявляется и возрастание эгрессивной разности, и окостенение дегрессивных
комплексов, в данном случае - символов. Боги растут и все дальше уходят от
людей; но в то же время их роль становится все более консервативной, их
авторитет сжимает и стесняет живую жизнь, пока она не сбрасывает его, как
змея свою высохшую кожу.
   Итак, в религии с ее божествами мы видим мнимую эгрессию; на деле это -
дегрессия, идеологические комплексы, возникшие на основе действительных
эгрессий. Но такого рода тектологическия иллюзии в современном мышлении
простираются еще дальше, на большую часть идеологии: оно полагает, что
идеи, нормы, учреждения, вообще "господствуют" над жизнью общества, т.-е.
организуют ее по типу эгрессии, а не дегрессии. Откуда эта иллюзия?
   Масштаб современного мышления - индивидуалистический: личность с ее
частным опытом. Между тем в жизни общества объективно руководящая роль
принадлежит целому, коллективу, обще-социальному или классовому, или
групповому. Идеи, нормы, учреждения, связывают личность с системою
коллектива; через них личность подчиняется его объединенным живым
активностям, их общим тенденциям; эти тенденции только "выражаются",
символизируются, закрепляются в идеях, или нормах, или учреждениях. Так,
государство "господствует" над личностью, повелевает ей, направляет ее; но
оно не господствует над обществом, а лишь выражает и закрепляет господство
одних элементов общества над другими. Класс высший реально господствует
над нисшими классами; но государство с его правовыми нормами лишь
устойчиво оформливает это господство, - представляет нечто подобное
системе возжей и сбруи для управления нисшими классами. И вообще всякие
идеологические комплексы "управляют" движением личности в потоке
социального процесса по такому же типу, являясь средством ее введения в
рамки, ее подчинения некоторому целому. Если бы лошади никогда не видели
кучера, они считали бы возжи высшею силою, ими управляющею, своим
эгрессивным центром; так и человек, мыслящий индивидуалистически, не
видящий реальных коллективов с их живыми активностями, оформляемыми
идеологией, считает эту идеологию самое по себе высшей, руководящей силою,
- принимает дегрессию за эгрессию.
   Другого рода комбинация эгрессии с дегрессией - система из матери и
ребенка, которым она беременна. Тело матери для него - определяющее
условие жизни и развития, эгрессивный центр, которому то и другое
подчиняется; но вместе с тем оно - защитительная оболочка, отделяющая
ребенка от разрушительных воздействий среды; его живая одежда, его внешний
"скелет". С первой точки зрения, тело матери должно обладать высшей
организованностью по сравнению с телом ребенка, со второй, напротив -
нисшей. Как совместить то и другое?
   Загадка решается просто: две разные тектологические формы относятся к
разным специфическим активностям. Эгрессивная роль матери здесь лежит в
сфере питания, т.-е. извлечения и доставки из внешней среды веществ и
энергии, необходимых для поддержания и роста жизни; в этом отношении тело
матери организовано, разумеется, несравненно выше, чем тело ребенка,
которое даже не способно самостоятельно работать в данном направлении.
Роль же оболочечная, защитительная связана с пластическими, формировочными
процессами жизни ребенка: они идут с такой интенсивностью, что его тело,
непрерывно изменяющееся в строении, было бы слишком неустойчиво под
враждебными воздействиями стихий, слишком "нежно" для них. С этой стороны
ткани матери следует признать ниже организованными, чем ткани ребенка:
первые уже остановились в своем развитии, только устойчиво сохраняют свои
формы; вторые - стремительно развиваются. Оттого первые "грубее", и могут
выполнять свою роль покровов для вторых. Специально для этого назначения
служит матка - мешок из мускульной и соединительной ткани, комплекс,
очевидно, нисшего порядка сравнительно с телом ребенка.
   С этим примером связана поучительная история, показывающая скелетную
прочность форм организационного мышления и их власть над людьми. При
тяжелых родах иногда бывают такие случаи, когда жизнь матери можно спасти
только ценою жизни ребенка, и обратно. Кем тогда жертвовать? Как ни
странна такая постановка вопроса, но среди ученых специалистов-акушеров об
этом долго велись когда-то споры, при чем приводилось множество моральных
и метафизических соображений одними в пользу одного, другими в пользу
другого решения. Причина теперь нам понятна, она лежит в съуженности,
односторонности мышления специалистов; именно, часть их видела системное
отношение матери и ребенка только с точки зрения дегрессии, другая же
видела и эгрессию. Для последних мать была - человек, а ребенок - зародыш;
для первых мать - сосуд, вмещающий то, что специально интересует
специалиста-акушера, кругозор которого ограничен задачею освобождения
младенца из этого сосуда. Чем уже, чем ограниченнее был специалист, тем
больше он должен был склоняться ко второму решению.