чтобы сокращались только те мускулы, которые действительно необходимы для
выполнения задачи; рефлексы иррадиации отбрасываются, как отбрасываются
скелетные элементы. Но, как видим, в социальном развитии людей часть этих
рефлексов, именно звуковые, используется для закрепления опыта трудовых
процессов, опыта двигательных усилий, который есть основа всякого опыта
вообще.
   Возьмем, как иллюстрацию, арийской корень "ku" или "sku", от которого и
в русском, и в латинском, в немецком и других родственных языках произошло
множество слов со значением "копать" и разными к нему подходящими. Началом
его был, вероятно, звук, вырывавшийся у работника при надавливаньи грудью
на какой-нибудь примитивный инструмент для рытья, прообраз заступа. Уже
тогда одним этим "словом" фиксировалось много разнообразных трудовых
реакций. Выполнение акта рытья у каждого работника, очевидно, изменялось
по мере совершенствования в нем; а у различных людей оно было в общем еще
более различно. Но затем то же слово обозначало все, что способно было
вызвать у человека живое "двигательное представление" об акте копания: не
только его выполнение упомянутым предполагаемым орудием, но всякое
копание, хотя бы руками, состоящее из совершенно иных движений; затем
выскабливание полости в куске дерева или камне (слово "скоблить" не даром
того же корня); далее, аналогичная работа не человека, а крота или
землеройки; далее, самое орудие копания; вырытая земля; пещера, хотя бы
естественного происхождения, и т. д. При детской импульсивности дикаря,
достаточно было любого из таких восприятий или даже живого представления о
чем-нибудь подобном, чтобы вызвать в мозгу невольный импульс к акту
копания, а с ним и импульс к произнесению "слова", в этом примитивном его
виде.
   Ясно, насколько "слово" было устойчивее того "содержания", которое им
фиксировалось. Все же это была, конечно, лишь относительная устойчивость.
Сама нервно-мускульная реакция, образующая слово, происходит не абсолютно
одинаково каждый раз, но при разных условиях с известными изменениями,
отчего изменяются и звуки слова; на такой изменчивости основывается все
историческое развитие языков: подбор действует таким образом, что
определенное изменение первичного корня связывается с определенным
изменением комплекса представлений, который им "выражается". Различна
степень той и другой изменчивости, - для слова она значительно меньше, чем
для закрепляемого содержания; а это и требуется для дегрессии   Самая обширная и вместе с тем самая пластическая система, с какой
познание может иметь дело, это система опыта в его живом, развертывающемся
целом: вся сумма вещей и образов, доступных труду и мысли человечества,
его организующим усилиям.
   Содержание этой системы непрерывно изменяется: каждый момент вносит в
поле опыта новые сочетания активностей, унося некоторые из прежних.
"Внешняя среда" этой системы - все недостигнутое и неизвестное, все, что
лежит еще вне человеческого усилия, восприятия, расчета, предвидения; в
коллективной борьбе с этой средою, в процессе ее последовательного
завоевания растет наш "мир", наш физический и психический опыт, как целое.
И никогда нельзя предусмотреть ни размеров, ни значения того нового, что
принесет его дальнейшее расширение: какие силы стихий вступят в поле
труда, до каких элементов дойдет исследование, какие создадутся сочетания
и формы. Ясно, что для такой системы дегрессия необходима, - дегрессия,
которая была бы способна фиксировать и старое и новое, которая, не давая
всему содержанию нашего опыта расплыться в
безграничности-неопределенности, сама вместе с ним расширялась бы,
неопределенно и неограниченно, насколько потребуется. Именно таковы
мировые формы дегрессии - пространственная сетка и лестница времени.
   Пространство образует как бы неразрывную сетку из нитей, мыслимых
линий, идущих по трем основным направлениям (в длину, ширину и высоту) и
постоянно пересекающихся между собою. В петлях этой ткани размещаются,
получая тем самым определенное положение, всевозможные вещи и образы, как
на карте географические изображения в петлях градусной сети. Время
представляется в виде непрерывно поднимающейся лестницы с бесчисленными
ступеньками-моментами; каждая из них служит опорой для закрепления фактов,
событий. То, что не отнесено к этой сетке и этой лестнице, теряется для
человеческого опыта, расплываясь и исчезая безвозвратно, как забытые
сновидения.
   Чтобы достигнуть мирового масштаба, та и другая дегрессия должны
развертываться неограниченно. Как же это осуществляется? Путем
периодичного строения, т.-е.
   однообразной повторяемости соотношений. Две соседние петли
пространственной сети связаны между собою совершенно так же, как любые две
других соседних петли; две последовательные ступени лестницы времени -
вполне одинаково с тем, как любые две других последовательных ступени. При
такой форме организации новые и новые звенья могут прибавляться к ней без
конца во всех направлениях.
   Но отсюда должна возникать иная, специальная неопределенность и
неустойчивость.
   Однообразные, повторяющеяся соотношения сами по себе неразличимы для
человеческого сознания; а если они будут для него смешиваться, то и
связанное ими пластическое содержание опыта должно тоже смешиваться,
расплываться.
   Следовательно, и для этой мировой дегрессии нужна еще другая, которая
бы ее фиксировала, давала ей строгую определенность, дегрессия высшего
порядка. Если пространство и время - скелет живого опыта, то ему нужен
становой хребет. Надо, чтобы в пространстве имелись устойчивые,
несдвигаемые линии, во времени - прочно установленные моменты, из которых
можно исходить, относя к ним, как-бы закрепляя ими все прочие. Это так
называемые мировые координаты пространства и времени; таковы, напр., в
обыденном опыте линии севера - юга, востока - запада, верха - низа, момент
"Рождества Христова" или иная "эра". Строго научно устанавливает подобные
координаты астрономия; для нее прочною базой служит небо неподвижных звезд
и правильные движения космических тел. На памяти человечества очертания
созвездий еще не успели заметно измениться, - так ничтожна, огромная с
нашей точки зрения, скорость их движений сравнительно с их колоссальными
расстояниями:
   структурные линии этой системы практически являются для нас
неизменными. С другой стороны, если взять взаимное расположение планет,
солнца и звезд в какой-либо момент, то оно не повторится в точности
никогда больше; и его можно принять как определение одной устойчивой точки
в цепи моментов, чтобы от этой точки рассчитывать их в обе стороны; она и
явится "эрой" точного времясчисления.