думает, что единобожие у до-исламских арабов есть  черта  древнейшая,  а
большинство,  в  особенности  этнографы  -  что  новейшая).  Религиозным
фанатизмом арабы вообще не отличались ни до ислама, ни после  ислама,  и
потому среди  них  издавна  могли  спокойно  распространяться  и  другие
религии: сабеизм, персидский магизм  и,  больше  всего,  христианство  и
иудейство. Но ни та, ни другая религия  не  могла  вполне  удовлетворить
арабов: христианство было для них слишком догматично, а иудейство
   - слишком национально. Поэтому  рядом  выработалась  новая  (впрочем,
мало  или  вовсе  неорганизованная)  секта  "ханифов"  (что  значит,  по
Велльгаузену, "аскетов");  они  проповедовали  практическую  (этическую)
религию - веру в единого Аллаха (без догматов)  и  учение  о  воздаянии.
Вера в единого Аллаха была у ханифов тожественна со "вручением" себя Его
воле (по-арабски "ислам"), а так как впоследствии ханифом  называл  себя
сам М., то Шпренгер с известным правом говорит, что ислам проповедовался
в Аравии  еще  до  М.  (о  ханифе-поэте  Омейе  из  Таифа,  впоследствии
противник  М.,  см.  Шпренгер   I,   110   -   118   и   булакск.   изд.
"Китаб-оль-Агани", III, 186 sq.; о Зейде мекканском - у  ибн-Хишама  143
sq., у Шпренгера 1, 82 sq., с переводом его стихов;  об  Абу-Кайсе  -  у
ибн-Хишама 348 sq., 39 sq.; об Абу-Эмире мединском - у Вакыдия 103, 161,
190, 410; вообще о всех в I т. соч.  Шпренгера).  Ханифов  больше  всего
было в Медине. В Мекке ко времени М. прославился Зейд, сын Амра, открыто
восставший  против  идолопоклонства  сограждан  и  живший   в   изгнании
неподалеку от Мекки; ханифом был и двоюродный  брат  Хедиджи  -  Варака.
Ханифы отличались теплой верой и, судя по  Зейду,  даже  наклонностью  к
прозелитизму; однако, громадное скептическое большинство арабов  (как  и
теперь бедуины) поразительно мало интересовалось умозрениями  о  Боге  и
будущей жизни и не чувствовали  ни  малейшей  потребности  искать  новой
религии и расставаться с религией славных предков, которая, к  тому  же,
мало их связывала. В городах, вероятно, вера была сильнее, чем в пустыне
у бедуинов, у которых, да и вообще у большинства трезвой, скептической и
расчетливой арабской расы, европейские исследователи (Дози, Велльгаузен,
Мюллер) склонны вовсе отрицать богопочитание. М. во многих отношениях не
походил на своих соотечественников.  Это  был  мечтательный,  задумчивый
человек,  крайне   нервного   темперамента.   Обыкновенно   он   был   в
меланхолическом настроении, говорил мало.  Неприятные  запахи  были  для
него невыносимы. Ему было тягостно оставаться в темноте. Когда он  бывал
болен, то  плакал  и  рыдал  как  дитя.  Воображение  он  имел  живое  и
поэтическое; в обращении с другими был кроток, нежен и даже вкрадчив  до
обаяния. Он любил беседовать о религии, охотно вступал в рассуждения  по
религиозным вопросам с христианами, с евреями,  с  ханифами.  Христиане,
жившие в Аравии, были  еретики  -  ариане  и  несториане.  От  ариан  М.
научился считать И.  Христа  только  богоподобным  человеком,  пророком,
который был убит Иудеями, как и многие  из  предыдущих  пророков;  враги
ариан, несториане, внушили М. мысль о призрачности страданий  Христовых.
Самое знакомство  с  ересями  навело  М.  на  мысль,  что  многие  места
Евангелия  искажены.  Ханифы  произвели  на  М.   наиболее   сильное   и
неотразимое влияние, особенно Зейд и Варака; их обоих М. до конца  своей
жизни считал святейшими людьми. Подобно ханифам, М. перестал веровать  в
идолов, но затем пошел далее: он уверовал, что он такой же  божественный
посланник, о каких рассказывает ветхозаветная Библия  и  каких  признает
Евангелие. Как появилась в нем такая вера? М. страдал  нервной  боязнью,
которую  европейцы  прежде  принимали  за  падучую,  а   теперь,   после
исследования медика-арабиста  Шпренгера  (т.  I,  гл.  3),  признают  за
мускульную истерию. Есть  некоторые,  довольно  сбивчивые  свидетельства
(отрицаемые, напр., Мюллером, I, 49), из которых можно догадываться, что
еще  в  раннем  детстве  М.  имел  какой-то  припадок,  сопровождавшийся
видением (см. рассказ кормилицы Халимы у ибн-Хишама, I, 77). Как  бы  то
ни было, затем ничего подобного не повторялось до сорокового года  жизни
М. Люди, страдающие мускульной истерией,  очень  склонны  к  самообману,
склонны считать за истину плод своей фантазии, склонны также к видениям,
галлюцинациям   и   экстазам.   М.   особенно   предавался   религиозным
размышлениям  в  священные  месяцы,  когда  он,  по   примеру   ханифов,
уединялся, вместе с своей семьей, на  пустынной,  дикой  горе  Хира,  по
близости Мекки. Здесь он в пещере одиноко постился, молился и  тосковал;
и вот однажды ему представилось, не то во сне;  не  то  наяву,  небесное
существо (архангел Гавриил, по мнению  мусульман),  которое  велело  ему
выступить в качестве пророка-проповедника (610). М. не  сразу  уверовал:
сперва, не смотря на утешения Хедиджи и Вараки,  ему  казалось,  что  он
одержим  нечистым  духом  (джинном);  терзаясь  ужасными  сомнениями   и
подозревая в  себе  сумасшествие,  он  страстно  желал,  чтобы  неземное
существо  явилось  ему   вторично.   Новое   видение,   сопровождавшееся
истеричным припадком,  рассеяло  его  сомнения,  и  М.  с  того  времени
почувствовал себя пророком ислама; с  этих  пор  припадочные  откровения
пошли одно за другим и нередко захватывали его среди  общества.  Первыми
последователями нового ислама оказались те лица, который близко знали  и
нежно любили М.: Хедиджа, дочери ее от брака с  М.,  Алий  (десятилетний
мальчик, сын Абу-Талиба, принятый М. в члены  семьи  во  время  голода),
вольноотпущенник и приемный сын М. Зейд и задушевный приятель пророка  -
богатый купец Абу-Бекр, человек умный, спокойный, кроткий,  но  твердый.
Под влиянием Абу-Бекра обратилось в ислам еще несколько родственников  и
купец Осман (впоследствии 3-й  халиф),  который  без  этого  не  мог  бы
жениться на дочери М., красавице Рокае. Так как учение М.,  направленное
против  идолопоклонства,  тем  самым  направлялось  и   против   богатой
мекканской аристократии, торговые интересы и благосостояние которой были
тесно связаны с пилигримскими ярмарками, то к новому пророку  обратилось
также некоторое количество бедняков и рабов, быть  может  около  40;  но
вообще обращения совершались крайне медленно. С 614 г. проповедь пророка
выходит за пределы Хашимова рода и делается публичной, но число верующих
продолжает возрастать в очень слабой степени.  Учение  М.  не  было  для
корейшитов  чем-нибудь  новым  (да  и  М.  считал  его   очень   старым,
неоригинальным). Горячий энтузиазм М. встречен  был  не  равнодушием,  а
насмешками: находили, что он или сумасшедший, или  поэт;  его  проповедь
среди рабов также дискредитировала его в глазах аристократов. Когда  М.,
раздраженный насмешками, стал грозить Божьим судом и адскими муками,  то
началась против него и неприязнь. По отношению к  самому  М.  корейшитам
приходилось довольствоваться одними издевательствами: не то пришлось  бы
иметь дело с Абу-Талибом и целым родом Хашимитов, которые,  не  веруя  в
божественное посланничество М., все-таки были связаны законами  семейной
чести и, кроме Абу-Лехеба, защищали его; но уж одни насмешки; к  которым
араб  так  чувствителен,  заставляли  многих  новообращенных  мохаммедан