кротким увещанием вспомнить свой договор, обещание  и  клятву  на  рыцарском
мече, действуй по справедливости, а там...
     - Что там?
     - Небо грянет своим проклятием на клятвопреступника!
     Тостиг сел в это время на корабль в  Гафлере.  Но  вместо  того,  чтобы
плыть к северным  берегам  Англии,  он  отправился  к  одной  из  фландрских
гаваней, где под различными предлогами высадил своих норманнских  моряков  и
заменил их фламандцами, финнами и скандинавами.  Размышления  его  во  время
переезда побуждали его не доверять Вильгельму, и он  решил  посетить  своего
дядю, датского короля Свена.
     И конечно,  если  бы  вероятности  обратились  в  действительность,  то
перемена плана была благоразумна. Английский флот многочислен, а  английские
моряки славились своей опытностью. Норманны же не  отличались  ею,  так  что
высадка Вильгельма в Англию была сопряжена со многими затруднениями и  успех
ее был поэтому сомнителен... Но даже допуская блистательный успех, не мог ли
Тостиг, знавший изворотливость герцога, опасаться, что с ним  будет  труднее
справиться, чем с родным дядей, Свеном?
     На  этом  основании  он  тотчас  по  приезде  к  датскому  королю  стал
подстрекать его к попыткам возвратить себе славный престол Канута.
     Свен был уже старый воин, храбрый, но осторожный и  проницательный.  За
несколько дней до приезда Тостига он получил письмо от  своей  сестры  Гиты,
которая,  верная   последней   просьбе   Годвина,   признавала   мудрыми   и
справедливыми все действия Гарольда относительно беспокойного Тостига.  Свен
был предостережен этим письмом сестры так, что, когда племянник объяснил ему
цель своего посещения, он ответил с улыбкой:
     - Видишь ли: Канут-то был великим человеком, а я - ничто перед ним. Мне
едва удается отстаивать себя  от  алчного  норвежца,  между  тем  как  Канут
завоевал Норвегию, не пролив капли крови, но хоть он был велик, а  ему  было
трудно покорить себе Англию и удержать ее. Так не  лучше  ли  мне  управлять
своим  королевством,  чем  гнаться  за  наследием  великого  Канута, который
успевал именно потому, что был велик и славен!
     - Не такой ответ ожидал я  услышать,  -  проговорил  Тостиг  с  горькой
усмешкой. - Но найдутся другие, которые не испугаются трудностей  исполнения
этой задачи!
     "Таким образом, - говорит норвежский  летописец,  -  граф  расстался  с
королем, очень им недовольный, и поспешил  к  королю  норвежскому,  Гарольду
Гардраде".
     В ту дальнюю эпоху настоящим героем севера, любимцем воинов и  скальдов
был король Гарольд Гардрада! Во время страшного сражения при Стикльстаде,  в
котором пал брат его, Олай,  ему  было  не  более  пятнадцати  лет,  что  не
помешало ему быть израненым, не хуже любого престарелого воина. Уйдя с  поля
битвы, он скрывался в густом лесу, в избе  крестьянина,  до  излечения  ран.
Оправившись,  он  запел  песню  о  будущем  славном  дне,  когда   имя   его
возвеличится на покидаемой им родине - Гардрада был поэтом в  полном  смысле
слова. Он стал рыскать по свету. Побывав в Швеции и России, он после  многих
удалых  дел  на  Востоке,  пристал  к  знаменитым  телохранителям  греческих
императоров, верингам и варягам, и сделался вскоре их вождем. Не  поладив  с
греческим предводителем императорских войск,  Гардрада  удалился  со  своими
варягами в сарацинскую Африку. Об удальстве великого  скандинавского  витязя
свидетельствуют восемьдесят замков, взятых им  приступом,  несметная  добыча
золотом и драгоценными камнями, да песни скальдов.  В  Сицилии  он  завоевал
себе новые лавры и новые богатства отправился в  Палестину,  разметая  перед
собой полчища неверных и грабителей.
     По возвращении в Константинополь он начал тосковать о покинутой родине.
Он узнал, что племянник его Магнус,  побочный  сын  Олая,  сделался  королем
норвежским, и невольно подумал, что недурно было бы и ему  самому  завладеть
престолом. Гардрада сдал свою должность в службе императрицы Зои,  но,  если
верить сказаниям скальдов, последняя любила смелого витязя, сердце  которого
между тем было отдано  ее  племяннице,  Марии.  Чтобы  удержать  Гардраду  в
Константинополе, на него возвели обвинение в утаивании добычи и заключили  в
тюрьму. Но судьба хранит храбрых воинов и посылает им, в крайних случаях  на
выручку  прекрасных  женщин.   Одна   прелестная   гречанка,   вдохновленная
сновидением, взобралась  на  вершину  башни,  в  которой  томился  узник,  и
спустила ему оттуда веревку, с помощью которой Гардрада и вышел благополучно
из темницы. Разбудив своих варягов, которые окружили  с  восторгом  любимого
вождя, он отправился за своей возлюбленной Марией, посадил ее на  корабль  и
поплыл в Черное море. Добравшись  до  Новгорода,  он  отдал  свои  несметные
сокровища на хранение князю новгородскому, который был ему верным союзником,
а затем продолжал путь на север. После множества подвигов, вполне  достойных
морского короля, Гардрада получил от Магнуса половину Норвегии, по смерти же
его - все королевство перешло ему в руки. На севере не  бывало  до  тех  пор
такого умного и богатого, смелого и могучего  короля.  К  нему-то  и  явился
Тостиг с предложением овладеть английским престолом.
     В один из прекраснейших северных вечеров, когда зима уже уступала место
ранней  весне,  два  человека  сидели  под  грубым  навесом,  сложенным   из
необтесанных бревен, вроде навесов, встречающихся еще и теперь в Швейцарии и
в Тироле. Этот навес был построен перед задней дверью, прорубленной в  конце
длинного, низкого, неправильного здания, занимавшего громадное пространство.
Выход этот был, по-видимому, устроен для того, чтобы прямо сходить  к  морю,
потому что скала, на которой возвышался грубый кров, нависла над  водами,  и
вдоль по ней были высечены ступени, которые вели к берегу.  Он  образовал  в
этом  месте  довольно   большой   залив,   опоясанный   причудливой   грядой
остроконечных и разбитых утесов. Под  ними  стояло  на  якоре  семь  военных
кораблей, высоких и статных, богато позолоченные носы и кормы которых сияли,
озаренные взошедшей  луной.  Это  необтесанное  строение,  казавшееся  рядом
смежных  между  собой  шалашей  полудикого  народа,  было  дворцом  Гардрады
норвежского. Настоящими дворцами его были, в сущности,  палубы  его  военных
судов.
     Сквозь мелкие оконные сетки деревянного дома мелькал слабый огонь.  Над
крышей вился дым, а из палаты, находившейся с другой стороны дома,  долетали
нестройные звуки шумного пира. Глубокая тишина  воздуха  и  спокойное  небо,
усеянное  яркими   звездами,   служили   резкой   противоположностью   этому
человеческому, буйному ликованию.  Эта  северная  ночь  была  почти  так  же
светла,  как  полдень  золотого  юга,  но  гораздо  величественнее  в  своем
безмятежном спокойствии.
     На столе под широким навесом стояла громадная чаша  березового  дерева,
оправленная в серебро и наполненная крепким вином, и два рога, объем которых
соответствовал  силам  людей  того  времени.  Два  собеседника  не  обращали
внимания на холод, так как были одеты в медвежьи шкуры.
     Эти два собеседника были  Гардрада  и  граф  Тостиг.  Первый  встал  со