ГЛАВА IХ


     Фантазия княгини. --  Огонь в мине. -- Порох. -- Сосиска, но не мясная.
--  Мани и контрмина. --  Спасайтесь! --  Бедный Сорви-голова. --  Взрыв. --
"Именем императора".

     Дама в черном доводит свою  ненависть  до того, что хочет поджечь мину,
которая должна  стереть с лица земли всех начальников французской армии. Эта
чудовищная фантазия  исполнена. Из группы рабочих отделяется  один человек и
бежит предупредить княгиню, что все  готово.  Она ждет,  опасаясь внезапного
прибытия  врагов. Вздох облегчения вырывается из ее груди вместе  с яростным
криком:
     -- Наконец-то! О, они в моей власти!
     Княгиня  спускается. Полковник подает  ей искрящийся конец  фитиля,  и,
шутливо кланяясь, замечает:
     -- Пожалуйте, княгиня! От вашей руки это будет апофеозом!
     -- Да, -- отвечает она  с жестоким смехом,  -- они полетят к небу... на
воздух, но в виде клочьев!
     Дама холодно берет фитиль,  подходит к бреши  и зажигает пучок фитилей,
другой конец которых находится в бочках с порохом.
     Когда  в  темноте подвала  заискрились  красные  точки,  она уходит  со
словами:
     -- Я подожгла вулкан, и он взорвет негодяев! Им не избежать теперь моей
мести!
     Сорви-голова  в своем углу слышит эти  ужасные слова. В нем кипит  гнев
против коварной женщины -- олицетворения гения зла.
     -- Я  должен был  бы броситься на  нее и всадить штык ей в грудь. Живая
она наделает нам  много зла! Ну,  а потом? Его убьют... Нет, он должен жить,
чтобы предупредить катастрофу, и если ему  суждено погибнуть, то он погибнет
ради серьезного дела, ради отечества...
     Рабочие бросаются к бреши, кладут доски,  кирпичи и  заливают  все  это
гипсом. Через  десять минут все это превращается в камень,  и дама в  черном
командует своим металлическим голосом:
     -- Назад!
     Люди  проходят  перед ней,  за ними оба начальника, она идет последней,
бледная, надменная, но довольная.
     Сорви-голова  слышит,  как  запирают  дверь,  слышит  глухие   удары  и
удаляющиеся шаги.
     Черт возьми,  они замуровывают вход, сейчас  заткнут отдушину. Тогда  я
примусь  за дело.  Сорви-голова,  мой  милый,  постарайся  пробить  стену  и
добраться до бочек с порохом!
     Не теряя ни минуты, он хватает свой штык и втыкает его в гипс. Но стена
не поддается, твердеет все  более и образует камень. Сорви-голова ругается и
ворчит:
     -- Как плотно... нужен бурав... мой штык -- это игрушка!
     Клак! Резкий звук... штык сломался!
     --  Проклятье!  -- сердится  зуав,  чувствуя себя  обезоруженным против
неодолимого  препятствия, но  не  хочет  при знать  себя  побежденным, берет
обломок штыка, тычет им в стену и  успевает  только ободрать  себе  ладони и
пальцы.
     Мало-помалу воцаряется  полная  темнота. Слабый луч  света, проникавший
сверху,  гаснет.  Наступает   ночь,  ужасная  ночь  в  подземелье.  Отдушина
заткнута. Сорви-голова решается продолжать  борьбу, кажущуюся теперь  верхом
безумия.
     Он садится на ступеньку лестницы и начинает размышлять.
     --  В моем распоряжении еще четыре часа, может быть,  пять... я  должен
пробраться через стену... У меня нет ничего, кроме карманного ножа и обломка
штыка... мало времени... Есть только  мина... петарда... Если бы у  меня был
порох... Однако... Ах, Боже мой... это было бы чудесно... надо взглянуть...
     Взглянуть! Конечно,  это только манера говорить... риторическая фигура,
потому  что  Сорви-голова  погружен в непроницаемый мрак  и не  может видеть
ничего.  Он  быстро встает  и как  человек, хорошо  знакомый  с  топографией
местности,  ползет  на четвереньках  по  подвалу. Поза,  не  имеющая  ничего
грациозного,  но тем  не менее она нисколько  не унизительна для достоинства
зуава, так как ведет его  к намеченной цели. Это ползанье продолжается около
десяти минут. Сорви-голова решил исследовать подвал. Вдруг он поднимается  и
кричит:
     -- Хорошо! Очень хорошо.  Отлично! Я  сплясал бы, если  бы  было время!
Ого! Сударыня в черном! Мы посмеемся!
     Что   это  значит?  Не  сошел  ли  с  ума  Сорви-голова?  Чему  он  так
обрадовался? Сорви-голова так же хитер, как  и смел. Ему припомнилась первая
бочка, которую  он  проткнул своим  штыком, наполненная порохом.  Когда зуав
утолил  свою жажду вином  из другого бочонка, он заткнул  отверстие и совсем
забыл  о  первой бочке.  А порох, подобно вину, наверное, высыпался на землю
через широкое отверстие,  сделанное штыком.  В этом Сорви-голова не замедлил
убедиться, ползая на четвереньках. На земле лежало до сорока фунтов пороху.
     Русские, занятые своим делом,  не заметили этого. Сорви-голова радостно
подпрыгивает   и  бережно,  на   ощупь,   собирает  рассыпанный   порох.  Он
торжествует,  скачет,  стоит на  четвереньках,  чтобы  не  наделать  больших
глупостей, и говорит себе вполголоса:
     -- Время летит... не надо глупостей... у меня есть порох... надо только
смастерить сосиску!
     Сосиску, т.е. оболочку снаряда, которая не имеет ничего общего с мясной
сосиской.
     Сорви-голова вспоминает о своих полотняных кальсонах. Прекрасная мысль!
Он снимает их,  завязывает узлом  низ одной штанины, потом другой, разрывает
их пополам и получает два мешка, длинных, узких и завязанных с одного конца.
Ощупью,  со всякими предосторожностями, он  высыпает весь запас пороха в эти
мешки и завязывает узлом открытый конец.
     --  Ну,  -- говорит он  весело,  --  у меня две сосиски вместо одной...
лишняя мне не помешает!
     Все так же ощупью,  бродя, как слепой, Сорви-голова переносит снаряды к
верхушке лестницы, ставит их на землю один на другой и прислоняет к двери.
     Эта  возня, эти  хлопоты отнимают  у  него много времени, и он с ужасом
думает  о том, что  время идет, фитили горят  и вулкан готов разрушиться. Во
всяком случае, самое трудное и опасное -- сделано.  Теперь надо поджечь этот
первобытный,  но ужасный  снаряд, и много  шансов за  то,  что сам он,  Жан,
взлетит  вместе с ним  на  воздух.  И  все-таки  он усердно работает,  чтобы