седлают  лошадей,  саперы  и  понтонеры грузят  на  повозки доски,  помосты,
лестницы. Канониры заряжают орудия.
     Погода великолепная. Занимается заря. Через двадцать пять минут взойдет
солнце.
     Явственно доносится бой городских часов в Севастополе. Шесть!
     На батарее номер  три  раздаются три ужасных выстрела с промежутками  в
десять секунд и разносятся далеко в городе.
     Это - сигнал! Весь фронт французских и  английских войск заволакивается
дымом, и громовой  улар  следует за тучей  дыма. Сто  двадцать пять пушек  и
мортир  выпускают  целый  ураган  огня  на  русские  укрепления.  Неприятель
отвечает  непрерывным огнем.  В адском  шуме ничего не слышно, в густом дыму
нельзя  ничего  разобрать. Стреляют  без передышки. Понятно,  что неприятель
терпит  большой урон  от  огня артиллеристов, но  что особенно раздражает  и
удивляет  русских   --  это  потеря  большого  числа  артиллеристов,  убитых
ружейными выстрелами. Время от времени  наступает  затишье.  Тогда раздается
сухой легкий выстрел, потом свист, и русский канонир падает на свое орудие с
размозженным  черепом,  с  пробитой  грудью,  с  простреленным  плечом.  Эта
убийственная стрельба продолжается беспрерывно.
     Русские  внимательно смотрят во все стороны, разглядывают в бинокли все
неровности почвы и наконец  замечают между  батареями и траншеями  маленькие
насыпи земли,  которые прикрывают собой ямы, где укрываются по два  человека
стрелков.  Этих  насыпей около полусотни  -  везде,  где  вчера  не  было ни
малейшего возвышения.
     С  русских укреплений  видны  только концы двух  карабинов  да  красный
лоскут, свидетельствующий о засаде.
     Там, за этими холмиками, засел адский патруль, так живописно окрещенный
капитаном Шампобером и заставивший говорить о себе даже русских.
     По приказу генерала Боске Сорви-голова отлично устроился. На его призыв
сбежалась толпа волонтеров. При одной мысли об  экспедиции  с ним, весь полк
хочет  следовать за любимым  товарищем. Сорви-голова выбирает себе семьдесят
человек  и  комплектует  свой  отряд Венсенскими  стрелками. Все это  лучшие
стрелки в дивизии Боске.
     В девять  часов  вечера  они  отправляются в путь,  --  каждый  снабжен
лопатой, мешком с  провизией, патронташем  и  котелком с  кофе, --  проходят
траншеи  и  уходят  искать  удобное  место. Сорви-голова  заранее  заботливо
осмотрел из амбразуры все укрепления.
     Теперь в темноте он отлично ориентируется и ведет  своих товарищей. Вот
они  ползут  но  земле,  избегая  шума,  и  волокут  за  собой  инструменты,
обмотанные  тряпками,  чтобы  не  звенели,  подходят  ближе  с  безрассудной
смелостью, с неслыханным везением.
     Готово!  Они находятся не  далее,  как в 400 или 450 метрах от  русских
бастионов.
     Тогда  каждый  со всевозможными  предосторожностями  погружает лопату в
землю и роет яму. Землю бросают вперед, и она образует холмик.
     Сорви-голова в центре линии, вместе со своим товарищем-трубачом.
     В четыре часа утра ямы и насыпи сделаны.
     -- Мы словно в пустой купальне засели! -- замечает Соленый Клюв.
     -- Тише! -- говорит Сорви-голова.
     -- Я закурю трубку!
     -- Нельзя!
     -- Ну, выпью...
     -- Береги напиток... будет жарко!
     --  Ну, если нельзя ни говорить, ни курить,  ни  пить, я усну, пока  не
начнется музыка!
     -- Как хочешь! Я бодрствую!
     -- Еще бы! Ты -- начальник!
     Через пять  минут трубач,  завалившись на дно ямы,  спит как сурок. Его
будят три выстрела из мортиры. Он встает и кричит:
     -- К вашим услугам!
     Как человек предусмотрительный, он запасся котелком с водкой, открывает
его и подает товарищу, заряжающему карабин.
     -- Выпей глоток, Сорви-голова, это не повредит!
     Совершив  возлияние,  Сорви-голова   берет  оружие,   прицеливается   и
стреляет. Трубач следит за полетом пули и радостно кричит:
     -- Полетел бедняга! Славно!
     Действительно, русский артиллерист выронил банник и упал на пушку.
     -- Хорошо! -- добавляет Сорви-голова.
     Соленый  Клюв  делает хороший глоток  водки, берет карабин и целится  в
артиллериста, заменившего собой убитого. Паф! Он падает, убитый наповал.
     -- Верно, старый товарищ!
     -- Ну, я пойду подкрепиться...
     -- Берегись... напьешься!
     -- Ну, ну! Не теряй надежды! Ничто так не освежает зрение и мысли!
     Вправо  и  влево  над  засадами поднимаются  облачка  дыма. Выстрелы из
карабинов теряются в громе пушек, мортир и треске гранат.
     Но  отчаянные головы продолжают  безостановочно  свою  ужасную  работу,
настолько ужасную, что огонь русских слабеет и прерывается на минуту.
     Дым, гром, треск повсюду.
     Стрелки спокойно сидят в своих  ямах, созерцая ураган  огня  над собой,
курят трубки, выжидая удобного момента.
     Вдруг  земля дрожит,  раздается  страшный взрыв.  На  французской линии
появляется столб пламени с тучей дыма.  Взорвало пороховой  погреб. Двадцать
пять человек убито, три орудия исковеркано.
     Русские шумно радуются, издавая торжествующие крики.
     Через полчаса взлетают на воздух два русских пороховых погреба.
     -- Ответ пастуха пастушке! -- замечает серьезно трубач.
     Повинуясь одной и  той же  мысли,  французы и  русские замедляют огонь,
желая видеть результаты бомбардировки.
     Одиннадцать часов.  Конечно, потери  большие, но  не  столь важные, как
можно было думать.
     Русские,   под   сильнейшим   огнем,  с   неустрашимостью,   вызывающей
восторженный крик союзных войск, быстро исправляют повреждения.
     Это далеко  не  победа  французов  -- к  вящему  разочарованию  солдат,
мечтавших о взятии Севастополя.
     Пушки и  мортиры  гремят  издали. Во  время  этого затишья  на  русских
укреплениях собирается масса любопытных:  штатские и дамы в богатых туалетах
смотрят в бинокли.
     Сорви-голова различает среди них даму в черном с карабином в руках. Она
оживленно разговаривает и указывает на засаду стрелков.
     -- Что она собирается делать? -- говорит Сорви-голова своему товарищу.