затмения, действительно происшедшего  в тот день, практически  не
было  видно:   в  интересующем  нас  регионе  Ближнего  Востока фаза
затмения ничтожно мала.   Есть только два  точных решения:   368 год
н.э. (обнаружено Н.А.Морозовым) и 3 апреля 1075 года н.э. (в  пятницу,
как  и  требуется  условиями  задачи).  Последнее затмение было
видно во всей  интересующей нас области  Европы и Ближнего  Востока.
Как и затмение 33 года, затмение 1075 года происходит за два дня  до
Пасхи, что согласуется  с церковным преданием.   Фаза затмения  1075
года составляет  4"8 (невелика).  Если же предполагать затмение
солнечным (как настаивает средневековое церковное предание), то нельзя
не отметить  полное  солнечное  затмение  16 февраля 1086 г.  Полоса
тени этого затмения  прошла через  Италию и Византию  (в окрестности
Константинополя). В дальнейшем, анализируя историю XI века и особенно
биографию  папы  Григория VII Гильдебранда,  мы  обнаружим,  что
затмения 1075 г. и 1086 г. хорошо согласуются с другими, важными для
нашего исследования событиями XI века.
     Впрочем, здесь  - опять:   Луна виновата,  Луна!..   Не пора ли
взглянуть на историю  Европы, не привлекая  в свидетели ни  Луну, ни
планеты, ни звезды?

     ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. Тысячелетний провал в истории Европы

     Итак, давайте  окинем взглядом  историю Европы  - именно такую,
какую мы привыкли видеть, какую нам преподали, какой она  отложилась
в нашей памяти, - и позволим себе вслух сказать: "Странно!.."
     Обратимся не к книгам, а именно к памяти и впечатлению, - и что
же обнаружим?  Чудовищный провал, пропасть шириной в тысячу лет.
     По ту сторону  ее - блистательные  времена античности.   Там мы
видим Древнюю Грецию, подобную стремительной вспышке: большинство ее
гениев приходятся на три следующих  друг за другом поколения, это  -
современники  Перикла,  их  отцы  и  их  дети.  Среди них мы находим
создателей практически всех  основных течений философии  и политики,
наук и искусств.  Потом  Древний Рим - разгульный ученик  утонченной
Эллады.  В нем почему-то учат нас видеть незадачливого  подражателя;
но  справедливо  ли?   Слишком  уж  вольно взлетела греческая мысль,
такие  высоты  доступны  лишь  избранным,  -  и римляне притянули ее
поближе к  грешной земле,  откормили на  лукулловых пирах  и оживили
эротическим (верней,  амурическим) юмором.   Греки вдохнули  в  свои
идеи дух,  римляне сделали  их приземлеными  и за  счет этого  более
живучими.  Знаменитое "римское право" - неоспоримое тому подтверждение.
     По эту сторону пропасти  - "наше" время, начинающееся  с
Проторенессанса - с эпохи Данте, с первых проблесков Возрождения. Через
пунктир памятных имен  (от Петрарки и  Бокаччо, которые по  возрасту
годятся  Данте  во  внуки,  до  Николая Кузанского) мы, отсчитав два
века,  вдруг  попадаем  в  период  почти  такой  же массовой вспышки
гениальности, какой была отмечена  эпоха Перикла.  Босх  и Коперник,
Микеланджело  и  Рабле,  Эль  Греко  и  Джордано Бруно, Монтеверди и
Галилей...
     А между Италией Петрония, живописавшего первых римских цезарей,
и Италией  Данте -  что?   В памяти  - редкие  смутные штрихи  этого
туманного  для  нас  периода  европейской  истории, которые, если не
заглядывать в  справочники, невозможно  даже расставить  по порядку:
Атилла и Иоанн Златоуст, король Артур и Карл Великий, эпидемии  чумы
и пляски святого Витта, крестовые походы и Великая Инквизиция  (хотя
нет, инквизиция - почти ровесница Данте).  Становление христианства.
Длиннейший список римских пап.  Феодализм.  "Вассал моего вассала  -
не мой вассал".  Право первой ночи...  И самое главное - невежество,
тысяча лет великого невежества и полного запустения! Козы неграмотных
крестьян на развалинах Афин и Рима...  Могло ли такое быть?
     Придется по работам историков  проверить, не обманывает ли  нас
память.  Оказывается, нисколько.  Из  книг мы видим, что в эти  века
действительно распространяется всеобщее культурное одичание, угасает
архитектура, древняя  блистающая латынь  деградирует, превращаясь  в
неуклюжий и корявый язык, который только в Возрождение снова (причем
за короткий срок!) приобретает  блеск и широкое распространение  как
язык науки.  Вот цитаты, выписанные из обширной монографии
Ф.Грегоровиуса "История города Рима в средние века. От V до XVI
столетия":
     "С того  времени, как  государство готов  пало, античный  строй
Италии и Рима начал приходить в полное разрушение.  Законы, памятники
и даже исторические воспоминания - все было предано забвению".
     О конце VI века н.э.: "События последующих лет нам  неизвестны,
так как хроники  того времени, односложные  и такие же  смутные, как
оно  само,  упоминают  только  о  бедствиях,  причиною  которых были
стихийные силы природы и чума".
     О середине IX века н.э.: "Историку Рима за этот период приходится
довольствоваться анналами  франкских летописцев, дающими  лишь
весьма скудные сведения,  да жизнеописаниями пап,  также содержащими
в  себе  почти  одни  только  указания  на  то, какие были возведены
постройки и какие были сделаны пожертвования.  Поэтому для  историка
нет надежды дать картину гражданской жизни города того времени".
     "Чтобы написать историю города и увековечить его  замечательную
судьбу со времени Пипина и Карла, не нашлось ни одного  летописца...
Римские монахи были настолько безучастными к истории своего  города,
что  события,  происходившие  в  нем  в  ту  эпоху, остались для нас
окутанными полнейшим мраком.  Но именно в эту же самую эпоху папство
ревностно продолжало вести свою  древнюю хронику".  Впрочем,  не так
уж и ревностно: "С биографией  Николая I (IX век н.э.)  традиционное
ведение  книги  пап  прерывается,  и  нам, в нашем изложении истории
города, не раз придется пожалеть об отсутствии этого источника".
     С патетической печалью пишет Ф.Грегоровиус о римских  сенаторах
эпохи  раннего  средневековья  -  свидетелях  и  участниках всеобщей
духовной деградации, проводивших свои заседания на античных развалинах:
    "Сидя  на опрокинутых  колоннах храма  Юпитера или  под сводами
государственного архива, среди разбитых статуй и досок с  надписями,
капитолийский  монах,  хищный  консул,  невежественный сенатор могли
при виде этих развалин чувствовать изумление и погружаться в
размышления об изменчивости судьбы. ... Сенаторы, приходившие на
развалины Капитолия в высоких митрах и парчовых мантиях, имели разве только
смутное представление  о том,  что некогда  именно здесь объявлялись