- Палят! - сказал Митенька. - Слышь, дядечка!
     - Слышу, молчи! - ответил Рябов.
     - И  сколь много времени все палят да палят! - опять сказал Митенька. -
Помощь им пришла, что ли?
     - Помолчи-ка!  -  попросил кормщик и приник ухом к переборке, но теперь
стало слышно хуже, чем у двери. Гремя цепью, он опять пошел к двери.
     - Солдаты? - спросил шепотом Митенька.
     - Таможня!  -  так  же  шепотом, но радостно сказал кормщик. - Таможня,
Афанасий Петрович бьется.
     Опять  ударило  несколько  частых  раскатистых  выстрелов,  и тотчас же
что-то   упало,   тяжело  шурша  по  борту  корабля.  Наверху,  на  шканцах,
раздавались  крики,  вопли,  стоны.  Сюда  это все достигало глуше, тише, но
все-таки было понятно, что наверху идет сражение.
     - Сколько  ж  их?  -  спросил  Митенька.  -  Мы  давеча на шанцах были,
немного там таможенников, дядечка. Разве сдюжают? А шведов...
     Кормщик  отмахнулся,  вслушиваясь.  Наверху попрежнему стреляли, теперь
выстрелы  доносились  с носа корабля, а на юте стало как будто тише. А потом
стало совсем тихо.
     - Кончили с ними! - устало садясь, сказал Митенька.
     Рябов тоже сел; в темноте было слышно, как он дышит.
     - Кончили? - спросил Митенька.
     - Еще погоди! - с угрозой в голосе ответил Рябов. - Больно ты скор.
     Наверху с новой силой загрохотали выстрелы, Рябов сказал:
     - Вот  тебе  и  кончили.  Афонька Крыков им даст еще, нахлебаются с ним
горя...
     Опять   завыли,   закричали   шведы,   с  грохотом,  стуча  коваными  и
деревянными  башмаками,  полезли  наверх по трапу. Мимо проволокли кого-то -
стонущего и вопящего.
     - Раненый, небось! - сказал Митенька.
     - То-то,  что  раненый!  - ответил Рябов. - Не лезь, куда не надобно, и
не  будешь раненый. Чего им у нас занадобилось? Где ихняя земля, а где наша?
Шаньги  двинской  захотели,  вот  -  получили  шаньгу!  Да оно еще цветочки,
погодя и ягодок достанут.
     Он  опять стал жадно слушать. Вниз, мимо канатного ящика, все волокли и
волокли  стонущих  и  охающих шведов - им, наверное, крепко доставалось там,
наверху,  где  шел  бой,  -  а  навстречу  по  трапу, жестоко ругаясь, гремя
палашами, копьями, мушкетами, лезли другие - взамен раненых и убитых.
     - Вот  тебе  и  пришли  тайно! - вдруг с веселом злобой в голосе сказал
Рябов.   -   Как   же!   Проскочили   шанцы  без  единого  выстрела,  купили
таможенников.  Небось,  в городе сполох ударили, в крепости на валах пушкари
с пальниками стоят, а здесь, по Двине, за каждым кустом - охотник!


4. ДРАГУНЫ, НА ВЫРУЧКУ!

     При  первых  же  выстрелах на корабле таможенный пушкарь Акинфиев велел
своему  подручному  солдату  Смирному идти к драгунскому поручику Мехоношину
за  приказанием  -  палить из пушки. Солдат Смирной, недавно узнавший о том,
что  шведские  воры  повесили  возле  Сосновца  его  старого  деда  кормщика
Смирного,  был  все  еще словно пришибленный, не сразу откликался, когда его
звали, не сразу понимал, что от него хотят.
     - Степка,  тебе  говорю!  - повторил Акинфиев, возясь под навесом около
своей пушки.
     Смирной  поднялся  с  обрубка,  на котором сидел, виновато переспросил,
куда  идти, и, шибко пробежав плац, сунулся к поручику в избу. Там он его не
нашел  и  уже  медленнее  отправился  к  берегу,  где  густою  толпой стояли
драгуны, вслушиваясь в шум сражения на воровском корабле.
     - Поручика не видали, ребята? - спросил Смирной.
     - Да  его здесь и не было! - ответил высокий, могучего сложения, драгун
Дроздов.
     Другие  драгуны  тоже  сказали,  что  не  видели  поручика. Смирной еще
потолкался  в  толпе  и  побежал к вышке. Там караулил и смотрел в подзорную
трубу таможенник Яковлев, больной лихорадкою.
     - Ей, Лександра Иванович! - крикнул, задирая голову, Смирной.
     Яковлев  был  солдат  старый,  основательный,  и  другие  таможенники с
драгунами привыкли уважать его.
     - Ну, чего тебе, Степан? - спросил сверху Яковлев.
     - Поручика ищу. Нет на вышке?
     - Найдешь его! - загадочно ответил Яковлев.
     Смирной  подумал  и  поднялся  к  нему  наверх.  Отсюда были ясно видны
вспышки  выстрелов  на  шкафуте  и  на  шканцах  шведского  корабля. Смирной
спросил:
     - Где ж поручик-то, Лександра Иванович?
     - А  убег, собака! - лязгая зубами и крепко кутаясь в меховой тулупчик,
ответил Яковлев. - За караулкой жеребца сам заседлал и пошел наметом.
     - Убег?
     - То-то, что убег.
     - Как же мы теперь? Палить нам али нет?
     - А вы палите. Афанасий Петрович приказал?
     - Приказал.
     - Ну и палите на доброе здоровье!
     - Как  бы  Акинфиев  не  спужался.  Он мужик тихий, нет поручика - и не
станет палить...
     Яковлев  плотнее  запахнул  на  себе  тулуп  и сказал, что палить надо,
иначе  в  городе не узнают, что вор пришел, и не будут готовы к встрече. Что
же  касается поручика Мехоношина, то пусть Смирной не сомневается, поручик -
собака, надо теперь все самим делать.
     Смирной  сбежал  вниз  и  передал Акинфиеву - палить. Акинфиев поджег в
горшке  с угольями фитиль и вжал его в затравку. Тотчас же в ответ загремела
пушка  и на ближней сигнальной батарее, и одно за другим пошли палить орудия
вдоль  берега  Двины,  сообщая  на  цитадель  и в город о том, что вражеские
корабли пришли, что сомнений больше нет, что сражение началось...
     Все  выше  и  выше  по  Двине  гремела  пальба,  в маленьких прибрежных
церквушках,  в  монастырях,  сильно,  с  воем  ударили набаты, мужики-рыбаки
двиняне  подпоясывались,  выходили  к  берегу  с  рогатинами,  с топорами, с
самодельными  копьями. В Николо-Корельском монастыре ратники-монахи побежали
по  стенам, воротники с бердышами заперли скрипящие на ржавых петлях ворота,
завалили бревнами, пошли носить наверх битый камень - к бою.
     Драгун Дроздов говорил:
     - Оно  как  же  получается?  Наших бьют смертно, а мы глядим? Слышь, на