- Тебе кафтан, тебе, по обычаю!
     - Бери, мужик, царь со своего плеча кафтаном жалует!
     - Бери, надевай...
     Рябов взял кафтан, кто-то сбоку зашипел:
     - Становись на колени, лобызай персты царевы, падай, кланяйся...
     - Денег! - приказал Петр.
     - Тут деньги, мин герр! - сзади сказал Меншиков и подал кошелек.
     Петр  высыпал  золотые  на  ладонь, подумал малое время, потом протянул
все   Рябову.  Свитские  зашептались:  на  сей  раз  государь  нисколько  не
поскупился,  не  пожалел,  против  обыкновения, золота. Кормщик взял деньги,
широко улыбнулся, сказал Петру:
     - И  за  золотые  спасибо,  государь!  Поотощал  я  малость на казенных
харчишках, теперь, глядишь, погуляю.
     Царь, не слушая, вскинув голову, говорил раздельно, громко, внятно:
     - Жалуем  мы  тебя, кормщик Рябов Иван сын Савватеев, первым лоцманом и
матросом  первым  нашего Российского корабельного флота и от податей, тягот,
повинностей  и  иных  всяческих  разорений  быть  тебе и роду твоему навечно
свободными...
     Он обернулся, с внезапной яростью в голосе приказал свитским:
     - Пиши, не то, неровен час, забудете!
     Рябов  осторожно,  чтобы  не разорвать в плечах, натягивал кафтан. Лицо
его  теперь  было  так же бледно, как у Иевлева, на лбу проступила испарина.
Свитские  смотрели  на него с ласковыми улыбками, один пузатый стал помогать
застегивать пуговицы.
     - Управлюсь, чай не маленький! - отступя от свитского, молвил кормщик.
     Он  поклонился  царю  поясным  поклоном,  не торопясь расправил широкие
плечи, спокойно посмотрел в карие, искрящиеся глаза Петра, спросил:
     - Хлеба-соли придешь ко мне, государь, отведать?
     Петр усмехнулся:
     - Одного зовешь, али со всей кумпанией?
     Рябов  медленно  обвел  глазами  свиту, как бы рассчитывая в уме, потом
сказал:
     - Ничего, можно! Взойдут, авось не треснет изба...
     И, помедлив, добавил:
     - А  не  взойдут,  на  волю  вынемся.  У  нас оно по обычаю, на волюшке
застолье раскидывать...
     Пришли  солдаты с носилками, осторожно положили на них Иевлева. В сенях
стоял  несмолкаемый  грохот - там кирками и топорами взламывали узкую дверь,
рушили  старый  кирпич,  ломами  отрывали  железо, чтобы пронести Сильвестра
Петровича.  Лекарь  пошел за капитан-командором. Петр сел на топчан, вытянул
длинные  ноги,  уперся  одною  рукою  в  бок,  другою  - в колено, отрывисто
приказал:
     - Прозоровского сюда и палача!
     Взглянул на Рябова:
     - А ты, ломцан, иди, да нас дожидайся! Управишься? Обедать придем!
     - Не  впервой  гостей-то потчевать! - усмехнулся Рябов. - Чай, русские,
не немцы...
     Петр  едва приметно нахмурился, но Рябов не увидел этого. Валкой своей,
моряцкой  походкой  он  вышел  в  сени,  глазами отыскал совсем обмершего от
страха  старика  ключаря,  бросил  ему  червонец с тем, чтобы тот не позорил
свою  старость  в  остроге.  Старик  закланялся,  зашамкал.  Рябов  поднялся
наверх,  полной  грудью  вдохнул  свежий,  прохладный  воздух  и  хотел было
перекинуться  несколькими  словами  с  караульщиками,  как  вдруг  снизу, из
подземелья  услышал  длинный,  воющий,  страшный  крик Прозоровского. Махнув
рукой,  страдальчески  сморщившись, Рябов поспешно вышел за ворота и зашагал
к избе на Мхах.
     Неподалеку от церкви Параскевы-Пятницы встретился ему Семисадов.
     - Богатым  быть,  не  признал!  -  сказал  спокойным  голосом боцман. -
Здорово, кормщик! Что оно на тебе - кафтан новый, что ли?
     - Да, вишь, приоделся маненько! - ответил Рябов.
     - Добрый  кафтан!  -  щупая грубыми пальцами сукне, сказал Семисадов. -
Знатный  кафтан!  Пуговицы  вот  жалко нет - оторвалась. Такая пуговица тоже
денег стоит. Роговые?
     - Надо быть, роговые.
     - Я  тебе  деревянную  вырежу,  да сажей и покрашу. Пришьешь, незаметно
будет...
     Он усмехнулся и добавил:
     - Ишь,  каков  кафтан!  Погляжу  я  на тебя, кормщик, да и сам в острог
напрошусь, коли там кафтанами дарят...
     - Да уж там дарят...
     Они набили трубки, Семисадов ловко высек огня.
     - Выходит - к дому идешь? Отпустили?
     - Да вроде бы пока что и отпустили!
     - Царь, что ли?
     - Он, Петр Алексеевич...
     - Ловко  ты  отделался!  -  сказал  боцман. - Хитро отделался, кормщик.
Недаром  у  нас  говорится:  близ  царя  -  близ  смерти. Не угадаешь чего -
пропал. Шапка тут, а голова потерялась...
     Он засмеялся:
     - Верно ли говорю?
     - Оно  так!  - согласился кормщик. - Особливо без добрых людей. Слышал,
и ты будто в Холмогоры ездил с другими некоторыми?
     - Было ездили. Афанасий, владыко, своего келейника за нами посылал.
     - Говорили чего царю?
     - Не поспели! Зашумел на нас: знаю, говорит, все сам знаю...
     - Что ж знал, да за караулом держал?
     - Его,   Савватеевич,   воля.  Я  так  располагаю  -  хорошо  еще,  что
отпустил...
     - А для чего нас держать надобно было?
     - Ему,  небось,  виднее!  -  с  усмешкой  молвил  Семисадов. - Говорю -
хорошо, что отпустил. Сильвестр-то Петрович как?
     - Не гораздо здоров. Унесли.
     - Отживет!  -  уверенно  сказал  Семисадов. - Теперь ему ничего, теперь
почтят.  Слышно,  большой чин ему получать. Кому худо, Иван Савватеевич, так
худо  Прозоровскому.  И  Ржевскому  ныне  будет  несладкое  житье.  Худее не
бывает.
     - Пошел в попы - служи и панихиды! - отозвался Рябов. - Каждому свое.
     - Уж им-то выйдет верная панихида...
     Поговорили  про  шведов.  Семисадов  рассказал,  что будто крейсировала
эскадра в Белом море, да куда-то ушла. Рябов спросил: