размышляя:
     - Нынче  мне  те  иноземные матросы прислали самолучшей водки и закуски
от  своего  стола. Послано оттого, что есть я по нашим местам первый лоцман.
Можно  ли  мне  честь  нашу  уронить  и  посрамиться  перед  иноземцами? Как
рассуждаешь?
     Целовальник опять подмигнул малому - уходи, дескать.
     Малый ушел, раскачиваясь. Иноземцы пели за своим столом.
     - Честь  и  мы  бережем!  -  сказал  Тощак  погодя. - И хотя знаем, что
разбило  море  твой карбас и сам ты едва душеньку отмолил, - гляди, как стол
раскинем...
     Сизое  лицо  целовальника  разрумянилось.  Покуда  стелилась  скатерть,
Рябов не торопясь говорил:
     - На  почет  я почетом отвечаю, да не раз на раз, а вдесятеро. За ихний
почет  - вдесятеро, и за твой - вдесятеро. Сочтешь вдесятеро против напитого
и поеденного...
     Тощак поклонился, ответил величаво:
     - Тощак  - каинова душа, то всем ведомо, а и Тощак свою гордость имеет.
Заплатишь  -  как  потрачено  будет.  Пусть  тонконогие  видят,  каковы мы с
хлебом-солью...
     От   себя  велел  он  подать  гостям  вина  можжевелового,  да  рыбного
блинчатого  караваю  с маслом, да пикши с тресковыми печенками. Сам рванулся
на  поварню, дочка понесла сулеи, губастый малый - полоток свинины. Иноземцы
смотрели  удивленно - кому такой пир задает целовальник, для кого скатерть в
узорах, дорогие стопы...
     Рябов поклонился гостям.
     - Спасибо  за  добрый  почин,  -  молвил он с усмешкой. - Начали гулять
по-вашему,  теперь  гульнем  по-нашему. Угощайтесь да пейте русским обычаем.
Наша   гостьба  толстотрапезная,  не  то  что  ваша  -  одно  лишь  питье  с
кукуреканьем.  Давайте,  коли  так, вместе сядем, да и зачнем, благословясь.
Винопитие - оно дело не шуточное, торопясь не делается, с толком надобно...
     Гишпанец  в  рудо-желтом  кафтане, в широком кожаном поясе, при шпаге и
навахе  подошел  к Рябову с кумплиментом - с поклоном, с верчением шляпою, с
притопыванием...
     - Ну,  добро,  добро! - добродушно отвечал Рябов. - Чего там... я так и
не умею кланяться. Давайте-ка, детушки, за стол садиться...
     Пересев  за  скатерть  с  яствами  и  питьями,  кормщик рукою разгладил
золотистую  бороду,  вскинул  голову,  повел  бровью,  не торопясь, крупными
глотками выпил вино...
     Кружка  была  немалая, вино крепкое, иноземцы смотрели с любопытством -
как  это  Большой  Иван  разом  выпил.  Рябов  понюхал корочку, щепотью взял
капустки.  Рубашка  на  нем  была разорвана у плеча, ворот расстегнут низко,
так  что виднелся серебряный нательный крестик на потемневшем гайтане. Так и
не  удалось,  не  успел  переодеться  с  того  часа, как вынулся из воды, из
кипящего бурей Белого моря...
     - Ну?  Что  ж  не пьете? - спросил он, наливая вино. - Али обидеть меня
сговорились?
     По  началу  беседы  дель  Роблес  подумал,  что  лоцман тяжело пьян. Но
тотчас  же убедился в том, что кормщик совершенно трезв. Глаза Рябова теперь
смотрели  мягко,  с добротой и лаской. Подмигнув матросу с серьгой, он велел
Митеньке  перевести,  что угощает гостей не по обычаю, не в доме, потому что
в  избу  позвать  не  может  -  бессемеен, да и изба больно бедна. Митенька,
робея, перевел не все, про бедность утаил.
     Своей  рукой  лоцман налил всем в кружки можжевеловой лечебной, - Тощак
подсыпал  в  нее  пороху  и  говаривал,  что  лечит  она от всех болезней, а
который  человек слишком слабый, тот более коптеть не станет: можжевеловая -
лечебная  -  враз  перерывает  становую  жилу, и веселыми ногами, в подпитии
уходит болезненный в край, где нет ни печалей, ни воздыханий...
     Первым  поднял  кружку  дель  Роблес  и, лихо запрокинув свою, в кудрях
возле  ушей,  голову,  выпил  все до дна. Несколько времени он молчал, потом
черные  без  блеску глаза его выкатились, он поднялся со скамьи, вновь сел и
опять поднялся. Лоцман для приличия даже не улыбнулся.
     - Ничего,  -  покрывая  могучим,  хотя  и  мягким  голосом  пьяный  шум
кружала,  сказал Рябов, - спервоначалу она сильно оказывает, который человек
без  привычки.  Одно  слово  - на порохе настоена. А кто привыкший, так она,
матушка,  хороша.  Закусывать  надобно, господа-мореходы, караваем рыбным, -
она в каравае враз задохнется.
     Дель  Роблес  наконец очнулся. В глазах его показались слезы - первые с
нежных  лет  детства.  Матрос в панцыре отдувался, другой, палубный, шевелил
губами, словно молился.
     Рябов  кликнул целовальника, никто не отозвался: и Тощак и его губастый
малый  выкатились  с  большой  дракой  на  крыльцо - вышибали питухов. Тогда
кормщик   сам   поднялся,   пошел   за  квасом,  чтобы  гости  отпоились  от
можжевеловой.
     Едва  Рябов  вернулся  и  сел  на  скамейку,  Митенька, пришепетывая от
волнения, сказал кормщику на ухо:
     - Дядечка,  не  пей  чего  в кружке налито. Не гляди на меня... Не пей.
Черный порошка подсыпал, я сам видел...
     Рябов  усмехнулся  одними  губами.  Вот  так и живешь на свете - час от
часу  не  легче. Что же, поглядим, не то еще видели. Покуда - смеемся, может
и поплачем, да не нынче!
     Матрос в панцыре вдруг сказал:
     - О  мой  сад,  о моя Вильгельмина, моя милая жена, о мой сад, мой сад,
мой дом...
     И  заплакал.  Покуда  дель  Роблес  его  утешал  и  отчитывал,  чего-де
блажишь,  дурья  голова, Рябов сменил кружки: матросу с серьгой - свою, себе
-  его.  Опять  выпили,  и  дель  Роблес  спросил: правда ли, что на Вавчуге
иждивением   купцов  Бажениных,  по  царскому  указу  корабли  для  морского
хождения  строятся?  Любопытно-де  знать,  скоро ль Московия на моря выйдет.
Царь  Петр, его миропомазанное величество, да продлит господь ему дни, будто
такое  замыслил,  что раньше не бывало. И каковы корабли строятся на верфи у
Бажениных?  И  в самом ли деле умельцы есть, чтобы чертежи читать и согласно
всей премудрости подлинный корабль строить.
     Митенька  перевел,  Рябов  лениво усмехнулся. Вавчуга не близко, откуда
ему,  господин, знать? Будто чего-то строят, а чего - кто дознается? Пильная
мельница  там есть - слышал, что верно то верно, так многие люди говорили. И
опять усмехнулся.
     Дель   Роблес   с   воодушевлением   вновь  заспрашивал,  как-де  может
случиться,  что  такой знаменитый лоцман и не знает об Вавчуге? Кто же тогда
знает?  Может  быть,  лоцман  не  знает  и того, что в Соломбале сам воевода
Апраксин корабль строит?