сильными,  ловкими  руками  сам  Афанасий  Петрович.  Лицо его, повернутое к
теплому  свету,  светилось  улыбкой,  словно он радовался на свою работу; да
так  оно  и  было:  вот взял он двумя пальцами что-то малое, веселое, белое,
повернул  перед  собою  и  совсем  обрадовался,  даже  причмокнул губами, но
тотчас  же как бы что-то заметил дурное в своем изделии, стал накалывать его
шильцем, приговаривая:
     - А сие уберем мы, уберем, обчистим...
     Митенька стукнул дверью...
     Лицо  Крыкова мгновенно изменилось: быстро сунув работу свою за пазуху,
он  прибрал  ножики  да  шильца,  прикрыл  их большой ладонью и оборотился к
Митеньке, неприязненно поджимая губы:
     - Ты  это?  За  каким делом? Для чего безо всякого, спросу ломишься? Не
удивительно  ли,  что  спокою  не  имею  даже в доме своем ни единой минуты?
Отчего так?
     Митенька заробел, вспыхнул, понес пустяки, как всегда, когда обижали.
     Поручик  постукивал  ногою,  светлые его глаза смотрели мимо юноши, под
тонкою кожею, как у многих двинян, горел яркий румянец. Сердито сказал:
     - Говори дело, будет вздоры болтать...
     - Как  вы спрашивать изволите, так я и отвечаю! - молвил Митенька, взяв
себя в руки. - А дело мое вот такое...
     - Ты сядь! - велел поручик.
     Митенька не сел, обиженный.
     Поручик  слушал внимательно, смотрел прямо в глаза, все крепче поджимая
губы, все жестче поколачивая ботфортом.
     - Все сказал?
     - Все.
     - Почему ко мне пришел?
     - Бабинька Евдоха послала.
     В  глазах  Крыкова  мелькнула  искра,  но,  словно  бы  стыдясь  ее, он
отворотился,  сдернул  с деревянного крюка кафтан, опоясался шарфом, крикнул
денщику  бить  сбор.  Во  дворе ударил барабан, денщик тотчас же прибежал за
ключами...
     - Прах вас забери! - рассердился поручик. - Надоели мне ключи ваши...
     И объяснил Митеньке:
     - Коли   ключом   не   запирать,  разбегутся  солдаты  мои  таможенные.
Полковник  тут  нынче - Снивин; которые деньги от казны на пропитание идут -
все забирает. Вот солдаты и кормятся, где кто может...
     Наверху  забегали,  опять  скрипнула дверь, вошел босой капрал Еропкин,
спросил:
     - Как  прикажешь, Афанасий Петрович, идти али не идти? Я вчерашнего дни
сапоги отдал - подметки подкинуть, прохудились вовсе. Как быть-то?
     Афанасий Петрович в раздумье почесал голову:
     - Подкинуть, подкинуть! Бери вот мои, спробуй!
     Капрал  Еропкин заскакал по горнице, натягивая поручиков сапог. Натянул
с грехом пополам. Обещал:
     - Дойду!
     - То-то! Строй ребят!
     Во дворе капрал закричал зверским голосом:
     - Поторапливайся, мужики, до ночи не управитесь!
     Афанасий Петрович невесело говорил Митеньке:
     - Разве  так службу цареву править можно? Ни тебе мушкетов справных, ни
тебе  багинетов,  ни  пороху, ни олова, ну, ничегошеньки! Раздетые, разутые,
кое  время  кормовые  деньги  не  идут.  Что я с них спросить могу, с солдат
моих?  А  ребята  золотые. Стоит над нами начальник - иноземец майор Джеймс.
Как  придет,  так  всех в зубы, что кровищи прольет, что зубов повышибает, а
для  чего?  Вид,  мол,  не  тот! Да где ж им вида набраться, когда полковник
Снивин весь ихний вид в своей кубышке держит и никому не показывает...
     Вышли,  как  надо,  с  маленьким  знаменем - прапорцем и под барабанный
бой.  Перед  воротами  построились: первым Крыков при шпаге, за ним капрал с
барабаном,  далее  в  рядочек  три  солдата,  отдельно Митенька. Барабан бил
дробно,   солдаты   пылили   сапогами,  сзади  бежали  мальчишки  голопузые,
свистели, делали рожи.
     Шхипер  Уркварт  на  палубе, под тентом, чтобы не напекло голову, писал
реестры;  конвой  Гаррит  Коост  -  голый до пояса, волосатый - пил лимонную
воду,  сидел  над  шахматной  доской. Уркварт, пописав, смотрел на шахматную
доску  сладкими  глазами,  склонив  голову набок, вдруг переставлял фигуру и
опять писал. Коост пугался, кусал ус...
     Увидев   Крыкова   с   барабанщиком,   с  капралом,  под  развевающимся
прапорцем, Уркварт поднялся и пошел навстречу без улыбки, щуря глаз.
     Не  дав  шхиперу  сказать  ни  слова, Крыков велел Митеньке переводить:
нынче  ночью  силою  взят  кормщик  Рябов Иван, того кормщика надобно выдать
добром,  а  коли-де сей кормщик не будет нынче же тут, перед очами поручика,
то  он,  Крыков, объявит шхиперу превеликую конфузию и обозначит сей корабль
воровским.
     Митенька, заикаясь от волнения, перевел.
     Уркварт  посмотрел  на  него внимательно - узнал, еще сощурил один глаз
и, поигрывая толстой, крепенькой ножкой в башмаке с бантом, молвил:
     - К  превеликому  моему  сожалению,  конфузию получил вчерашнего дня от
меня  сам  господин  поручик;  и  достойно  удивления,  что  сия конфузия не
охладила  боевой  пыл  моего  друга господина Крыкова. Придется мне посетить
самого  господина  воеводу  с  просьбой  о  заступничестве, ибо так более не
может  продолжаться. Что же касается до лоцмана Ивана, то он, действительно,
нанялся  ко  мне  на  службу,  но  сбежал  вместе с сим достойнейшим молодым
человеком,  -  шхипер  кивком головы показал на Митеньку, - сбежал, несмотря
на  то,  что  его  начальник - святой отец - успел получить хорошие деньги в
виде задатка. Предполагаю, что в нравах московитов поступать именно так...
     Крыков не дал Митеньке перевести до конца, перебил его:
     - Скажи  сей  падали,  -  багровея,  произнес  он,  -  что не ему, вору
сытому,  порочить  и  бесчестить  Московию  и что коли он, мурло жирное, еще
хоть  едино  слово тявкнет об сем предмете, то я его насквозь шпагой проткну
и в воду сброшу... Так и скажи... Стой, погоди, не говори...
     Он подумал, охладился и велел переводить другое:
     - За  то  серебро  фальшивое,  что  было  у  него спрятано в бочках под
краской,  нет  ему  веры теперь ни в чем и не будет, доколе я тут государеву
службу правлю...
     Митенька перевел.
     - Нет  большей  мерзости,  нежели  неведающему, безвинному заплатить за
труд  его  деньгой,  которая  на  сильном огне расплавлена будет и трударю в
глотку влита, а за что? За его, шхипера, сладкое житье. Переведи!
     Толмач перевел.