Снивин   писал   в   Москву,   что-де  ваш  хваленый  портомоин  сын  с
корабельщиками,  небось,  снюхался  и  более для казны ни деньги вытрясти не
может.
     Обиженный  Джеймс  писал  родственникам  в  иноземную  слободу  Кукуй -
авось, дойдет до кого надо.
     Иноземные  корабельщики  были в курсе событий: свалить Крыкова хотели и
Снивин, и шхиперы кораблей, торгующих с Россией.
     А Крыков был один.


3. БЕССТРАШНЫЕ ОНИ ЧРЕЗМЕРНО!

     Едва  миновали  церковные  Спасские  лавки  и  вышли  ко  двору  Троицы
Антониева  Сийского монастыря, что у проезжей дороги, увидели большой бой. В
китайчатом  кафтане  с  серебряными  пуговицами, растерзанный, расхристанный
матерый  гость хлестал кулачищами, норовя ударить половчее, смертно, видного
собою  дрягиля  в  рогожном  колпаке,  в рубахе, изодранной, залитой кровью.
Того  дрягиля  держали  иноземец  Ферпонтен,  что  скупал стерво - варить из
дохлятины  сало  на  мыло,  да еще какие-то люди - то ли Ферпонтеновы, то ли
богатого  гостя.  Били  все,  каждый  норовил  ударить  половчее, под дых, в
межкрылье,  в брюхо. Дрягиль уже почти что и не отбивался, обвис, голова его
моталась.  Вдруг  от бьющих отделился один - быстроногий, да побежал дорогой
к посаду.
     У Рябова раздулись ноздри, он цопнул бегуна за плечо, спросил:
     - Отчего бьете?
     - Чтоб неповадно было псу смердящему не дельные деньги давать.
     - А ты куда сам поспешаешь?
     - А на съезжую. Пускай попытают вора маненько.
     - Стой! Погоди!
     Посланный  рванулся,  Рябов нажал на него сверху, тот прибрал голову, в
испуге  глянул  на  Рябова:  такие  сразу  ломают, помолиться не дадут перед
страшным  судом. Иноземец Ферпонтен, весь в черном, оборотившись, смотрел на
самоуправство кормщика.
     - Дядечка, споймают нас! - робко взмолился Митенька. - Бежим, дядечка!
     - Держи здесь татя! - велел Рябов и валкой походкой пошел к бьющимся.
     Шел  он  не  торопясь,  держа  руки за спиною, выставив вперед лобастую
голову,  с  глазами, яростно поблескивающими. Теперь ему было все едино, что
пороть,  что шить. Дрягиля он узнал, - то был рыбацкий сирота Авсейка, малый
тихий,  уважительный,  работник  спорый,  обиженный  с  малолетства  горьким
сиротством.  На  дрягильские  свои  нищие заработки содержал Авсейка немалое
семейство:  обезножившую  бабку,  да  тетку, да еще каких-то тихих, пугливых
словно  мышата,  девочек-племянниц.  Что  с ним нынче делают? За какую такую
вину? За шхипера Уркварта, что в бочках привез не дельные деньги?
     От  неправды,  от  горькой  злобы,  от  обиды  неузнаваемо  стало  лицо
кормщика.  И  когда вплотную подошел он к гостю, что лютовал над дрягилем, к
людишкам,  истово  ему  помогавшим,  к  иноземцу  Ферпонтену,  что-то  такое
сделалось  во  всем  его облике, так он показался страшен обидчикам, что бой
сам  собою  прекратился,  и  в  наступившей  тишине все услышали, как тяжело
дышит Рябов.
     Гость  в  китайчатом  кафтане  обтер  потный  лик.  Наемные его людишки
подались  назад,  чтобы  не  подвернуться первыми под тяжелую руку кормщика.
Ферпонтен  раскрыл  складной  нож, усмехнулся, - не впервой этим ножом резал
он   московитов,  дурачье;  в  обиде  они  бились  кулаками,  а  он  отвечал
по-своему,  нож  был  длинный,  хорошо входил меж ребрами, сразу доставал до
сердца.  Но в сей раз что-то припоздал Ферпонтен, не успел встать в позицию,
упал  лицом  вниз  от  страшного  удара  рыбацким бахилом в живот. Тотчас же
рухнул  и  свирепый  гость;  визжа,  пополз  в сторону от драки. Дрягиль, не
удерживаемый  более  никем, сел наземь, свесил голову. Сознание его, видать,
помутилось.  Людишки  иноземца  опомнились,  кинулись на кормщика кто с чем:
один  ухватил  камень - ударить в темя, другой отодрал от тына палку, третий
просто  сиганул  на  плечи  -  повалить  и  придушить.  Сам  Ферпонтен  тоже
поднялся.  Но  уже  шли  от  Гостиного  двора  другие  дрягили с крючьями, -
сполошились,  что пропал Авсейка, поняли: повсюду в посаде кричался "караул"
на фальшивые деньги.
     - Гей! - крикнул один сипатым голосом, завидев бой.
     - Ходу,  жители! - крикнул другой и пошел таким скоком, что только пыль
столбушкой поднялась...
     - Авсейка, держись!
     Ферпонтен  огляделся,  закрыл секретный нож. Наемные людишки уже бежали
за  тын,  крючники,  настигая,  били  кого в спину, кого по голове - бой так
бой,  пусть  знают, каковы в гневе двинские дрягили. Гостю тоже досталось, и
поболее  других  -  не  кричи  "караул",  не  посылай  на  дыбу невиновного.
Думаешь, нет на тебя крюка - не достанет? Так вот же, достал...
     - По чревам не бей, восподи! - стонал гость.
     К  Ферпонтену  вломились  в  избу  -  уж  больно  лютовал  народишко на
иноземцев,  в  гневе  потеряли  головы, - крушили утварь, потоптали песцовые
одеяла,  побили  стеклянные  сулеи. Ферпонтен стал тих, молился своему богу.
Покуда  молился,  его  не  трогали  -  пущай,  каждому перед смертью надобно
прибраться.  За  это  время  соседний  иноземец  послал  ходока-скорохода за
рейтарами.  К  недобрым  сумеркам с далекими молниями рейтары конным строем,
выкинув  палаши,  пошли  на  дрягилей.  Рябов  всего того уже не видел: увел
Авсейку  к  бабке  Евдохе  -  в  подполье  прятать.  Авсейка  шел  медленно,
рассказывал:
     - Как  расчелся  с  нами  купчина, мне ребята дали монету, велели хлеба
купить,  да квасу, да вина штоф. Toe все в короб уложить, и короб тоже дали.
Купил  чего надо, он - сиделец лавочный - сдачу стал давать. Полтину, да две
гривны,  да  три  деньги.  Вздумалось  ему серебряный мой спытать, спытал об
зуб,  да  и  вскричал  "караул".  Купец прибежал, второй с ним и иные прочие
люди. И зачали мне бой...
     Бабка  Евдоха  без  лишнего  разговору  спрятала  Авсейку  в  подполье,
поставила  ему  туда  корец  воды,  овсяной  сиротской  каши  горшок. Сурово
посмотрела на Рябова:
     - Из  огня да в полымя. Едва из одной беды выдрался - в другую головою.
Не укатался еще?
     Рябов промолчал.
     - Споймают тебя?
     - Могут  и споймать. А вдруг и уйду. Я, бабинька, хитер, хитрее меня не
сыщешь мужика-от.
     - Бесстрашные  они чрезмерно, - скороговоркой молвил Митенька. - Ну где
оно,  бабуся,  видано,  чтобы  един  человек безо всякого опасения на многие