товарищем  взял,  с того ли, что шапка на мне твоя, с того ли, что прост ты,
и  душе моей ладно с тобой, словно в перине... Слушай далее! Не один я таков
в  Архангельском  городе,  да  в  Холмогорах,  да иных займищах ваших. Много
здесь беглого люда...
     Крыков  слушал  молча.  Про  кашицу  он забыл - смотрел в строгие глаза
Молчана,  сердце  обливалось  кровью,  словно  медленной вереницей проходили
перед ним люди, о которых говорил Пашка.
     - Чего  похощат,  то  с  нами  и  делают  ироды,  -  говорил  Молчан. -
Поклонишься  не  так  -  бит  будешь  на  боярской конюшне смертно. Земля не
уродила  -  кнуты,  оброк  не сполна в боярский амбар привез - батоги, ребра
ломают,  на  виску  вздергивают,  последнюю  деньгу из-за щеки рвут клещами.
Девок  наших  к себе во дворы волокут, бесчестят; приглянется какая - из-под
венца честного уведут, потом - на дальний скотный двор...
     Молчан скрежетнул зубами, сломал палку об колено, швырнул в костер.
     - Где правда? Как искать ее, как человеку жить?
     - Где ж они, твои беглые? - спросил Крыков.
     - Повсюду.  Покрутчиками  идут  за  какую  хошь  цену,  за  прокорм.  В
весельщики  ли,  в  наживщики  ли, все им едино. По дальним скитам бегут - в
служники.  Покуда  сил  хватает,  бредет  с  котомочкой,  с  лыковой;  потом
отлежится,  ягодок поест, грибов, потом где ни есть - на озерце али у моря -
избу справит, хибару али землянку...
     - Откуда же идут?
     - С  Москвы  да  с  Костромы,  с  Калуги  да  с  Вязьмы,  с Курска да с
Ярославля...
     - И все сюда?
     - Зачем  все.  И  на  Дон  идут,  и  на  Волгу-матушку, в низовья, и за
Великий Камень...
     - А коли споймают?
     Молчан невесело усмехнулся:
     - Споймают? Тогда добра не жди...
     Он зачерпнул кашицы, пожевал, потом посоветовал:
     - Покушай-ка, пока не вовсе простыла...
     Доели  кашу  молча,  собрали  снаряды,  погрузились,  поплыли к городу.
Афанасий  Петрович был задумчив, невесел, рассеян. С этого случая подружился
он  с  Молчаном  и подолгу с ним беседовал. А осенью Афанасий Петрович встал
на службу при таможенном поручике - иноземце господине Джеймсе.


2. БИТЬ НЕЩАДНО, ПОКА НЕ ЗАКРИЧИТ!

     Господин  Джеймс  копил  деньги  на  приобретение патента для воинского
чина  у  себя  в  королевстве  аглицком.  Для этого ему надлежало прослужить
московитам  еще  шесть  лет.  Этот  срок  он  сокращал  поборами, взятками и
всяческим  лихоимством,  да  еще  тем,  что  старался  жить в далеком городе
Архангельске  со всеми удобствами, ни в чем решительно себе не отказывая. Он
много  спал,  подолгу  играл  на  лютне,  занимался с ученою собачкою, читал
библию  и  для  препровождения  времени  приглашал  к  себе  иногда девиц, с
которыми  щелкал  каленые  орехи  и  играл  в галантные игры. Изрядное время
уходило  у  Джеймса также на возню со своею наружностью: особой кисточкой из
твердого   волоса  он  подрисовывал  свои  рыжие  брови  дочерна,  а  другой
кисточкой  ставил  возле  носа  мушку.  Щеки  он  румянил,  руки, чтобы были
помягче,  мазал  нутряным  медвежьим  салом.  На деревянных болванках всегда
были  растянуты  семь его париков, называемых по дням недели: "понедельник",
"вторник",  "четверг",  "воскресенье"...  Два таможенника были приставлены к
его  кафтанам,  камзолам,  чулкам и башмакам. В погожие дни сундуки поручика
господина   Джеймса  раскрывались  и  все  его  имущество  развешивалось  на
солнышке.  Таможенники  неотступно  при  том присутствовали. Ежели в камзоле
отыскивалась  моль,  денщики  секлись безотлагательно, на английский манер -
сыромятным ремнем с узлами.
     Из   города   Плимута  на  корабле  "Счастливый  мотылек"  Джеймсу  был
доставлен портшез.
     Когда  портшез  принесли  в  таможенный  двор,  поручик собрал солдат и
сказал им короткую речь:
     - На  моей  прекрасной  родине,  -  произнес  он,  - состоятельные люди
предпочитают  эту  прекрасную  вещь  любой кровной верховой лошади. Видите -
как  тут  умно все устроено? За эти удобные рукоятки берутся носильщики. Тут
четыре  рукоятки  -  значит, носить меня вы будете вчетвером. Четверо из вас
будут  сопровождать  мой  портшез  для  того,  чтобы подменивать друг друга.
Меняться вы будете на ходу. А здесь...
     Он открыл дверцу и показал таможенникам внутренность портшеза:
     - Здесь  для  меня  все  очень удобно. Вот мягкое сидение. Я могу также
вытянуть  ноги.  Стенки  обиты  кожей,  так что внутри всегда сухо. Тут, как
видите,  можно  держать  трубку,  тут  есть  место  для  бутылки  пива.  Это
отличная,  удобная, весьма прочная вещь. Вам остается только выделить восемь
человек, на обязанности которых будет меня носить, когда я этого пожелаю...
     Джеймс   ушел  в  дом.  Солдаты  остались  во  дворе.  Портшез,  блестя
лакированной  кожей  и позолотой, слюдой и шляпками медных гвоздей, стоял на
опрокинутых розвальнях.
     - Кто ж его носить будет? - спросил Афанасий Петрович.
     Таможенники,  не  отвечая,  стали  расходиться. Поутру Джеймс спросил -
отрядили   ли  ему  носильщиков.  Крыков  угрюмо  ответил,  что  носильщиков
отрядить невозможно.
     - Почему так - невозможно?
     - Не станут носить.
     - Разве не станут?
     Джеймс  улыбался.  Барабанщик  ударил  сбор. Началась экзекуция. Пороли
каждого  второго.  Джеймс сам считал удары. После порки он велел носильщикам
немедленно  собраться  к  его  крыльцу.  Носильщика не отыскалось ни одного.
Поручик   пожаловался   Снивину.   Тот   выслушал  его  угрюмо,  вздохнул  и
посоветовал затею с портшезом оставить.
     - Но, сэр! - воскликнул Джеймс.
     - Они  в  лучшем случае выбросят вас вместе с вашими носилками в Двину.
Разумеется,  мы  их  за  такой  поступок строго накажем, но вам, сэр, это не
поможет. Поверьте мне, и оставим этот разговор...
     Джеймс стал горячиться.
     Снивин пил светлое пиво, вздыхал и наконец рассердился.
     - К  черту  ваш  портшез! - сказал он. - Ко всем чертям! Я знаю здешний
народ  не  хуже  вашего. Вы можете их всех перевешать, но никто вас на руках
не понесет. Запомните это навсегда...
     Ночью  дорогой  портшез  поручика  сэра  Джеймса по непонятным причинам