Крыков помолчал, подумал, потом сказал:
     - Будь  по-вашему.  Вместе  не  пойдем, неладно, а вы попозже, как туча
найдет, под дождичком, что ли, задами и приходите.
     Он  поднялся  и  зашагал  вдоль Двины, а Митенька с кормщиком долго еще
сидели   над   рекой,   перекидываясь  по  слову,  по  два,  молчали,  вновь
разговаривали, думали, как жить дальше и почему так сложилась судьба.
     - Бог, видно, так велел! - смиренно сказал Митенька.
     - Бог?  -  спросил  Рябов.  - Что-то давно я об нем не слыхал, об твоем
боге, - может, расскажешь?
     Митенька с испугом взглянул на Рябова и замолчал надолго.


                                                  Вещает ложь язык врагов,
                                                  Десница их сильна враждою,
                                                  Уста обильны суетою...

                                                                   Ломоносов


                                             Не   люби  потаковщика  -  люби
                                        встрешника.

                                                                   Пословица


ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ


1. ГДЕ ПРАВДА?

     Покрученный  в  цареву службу Афанасий Крыков сразу попал в таможенники
и,  не  более,  как  в год, проявил настоящий талант в этом трудном и хитром
деле.  Недюжинность  свою  объяснял он просто: я, дескать, от батюшки обучен
зверовать  с малолетства, нет такой звериной выдумки, чтобы не разгадать мне
ее,  а  купец иноземный не хитрее таежной лисы. Думать, конечно, приходится,
не без того...
     Зверя,  действительно,  он  знал,  знал  повадки  его  и привычки, и от
стародавних   времен,   как  Рябовы  славились  кормщиками,  так  Крыковы  -
охотниками. Впрочем, род Крыковых и в море хаживал не хуже других прочих...
     Зверовали  от  дедов  Крыковы в тундре, не страшась ни хивуса - снежной
воющей  бури  с  боковыми  свистящими  заметелями,  ни мокрой снежной бури -
рянды,  ни  чидеги - частого дождя с холодным ветром. Под сверкающими во все
небо  сполохами северного сияния шли Крыковы ватагой-дружиной бить горностая
-  кровожадного  зверька, идущего лавой, пожирающего слабых своих собратьев.
Шли  Крыковы  долго,  до  заветной тропы, ставить секретные кулемки - особые
снаряды,  хитрые  ловушки  на  горностаева  вожака. Попался вожак в ловушку,
прижало  ему  башку  гнетом, рассыпалась, напугалась лава горностаева - один
за  другим  попадаются  зверьки  в  ловушку,  нет  над  ними начальника, нет
старшего!
     В  те  же  поры  ловятся  в  тундре куницы-желтушки - дорогие меха. Тут
смотри  в оба, слушай как надобно; не дан тебе талант куницу зверовать - так
и  придешь домой пустым. Лежит зверек в берложке, песни свои от зимней скуки
поет,  уркает,  -  тут  его  и рой, разрывай нору, да прежде все хода обложи
крепкой сетью...
     За  куницей  -  песец, того зверовать хаживали морем на Грумант. Чудной
зверек,  не  каждый  охотник  может  убить  его. Увидев направленный на себя
ствол  мушкета  или стрелу, измученный гоном зверь, бывает, не поднимается с
места  -  лежит  неподвижно, да еще Лапочками закроет морду, чтобы не видеть
конец  свой.  Такого  песца  Афанасий  бить  не  мог, как не мог ломать лапы
лисенятам,  чтобы  вырастить  лиса  с  целой  шкурой,  как не мог убить лиса
ударом  ноги  по  сердцу,  чтобы  продать  ровный  мех. Другие посмеивались,
Афанасий  отплевывался.  Отец  собрался было поучить маленько - Афанасий так
повел глазами, что старик больше об этом даже не шучивал...
     Отец помер - ватага зверовщиков распалась.
     Афанасий  завел  себе стрельную лодочку, копье-кутило с ремнем сажень в
пятьдесят,  из  моржовой  кожи  большую баклагу-бочонок и собрался зверовать
моржа.
     Одному  на  промысел  не  идти:  однажды  нашел  дружка  -  человека "с
причиною",  как тот сам про себя изъяснился. Черный, кряжистый, приземистый,
с  лицом,  обросшим  жесткою  курчавою  бородою, с вечно насмешливым блеском
глаз  под  мохнатыми  бровями,  человек этот все более помалкивал да чему-то
невесело  посмеивался, а когда вдруг заговорил, Афанасий Петрович поначалу и
ушам  своим  не поверил: весельщик его оказался беглым, да не просто беглым,
а  еще и пытанным за воровские скаредные слова, сказанные против боярина, да
не  просто  сказанные, а сказанные с ножом в руке, когда Пашка Молчан нож на
боярина  своего  князя  Зубова  посмел  поднять.  Боярин-князь  своим  судом
приговорил  его  батогами  бить  нещадно  и  собрался  было рвать ноздри, да
преступный  холоп  не  дураком  родился  -  не стал своей смерти дожидаться,
подкопал клеть, где сидел за караулом, и в бега...
     - Ушел? - удивился Крыков.
     - Оттого и живой...
     - Оно - так...
     Афанасий Петрович сидел в лодке, простодушно удивлялся, моргал.
     - Губы-то подбери! - велел Молчан. - Вишь, словно бы ума решился...
     - Решишься тут...
     - Тебе  бояться  нечего,  Афанасий  Петрович,  коли  что  - ты знать не
знаешь, ведать не ведаешь, - на мне не написано, беглый я али нет...
     Крыков  в  это  время увидел моржей, что чесались на каменистом берегу.
Ветер  дул  от  зверя, Молчан навалился на весла. Крыков с тяжелым кутилом в
руке  замер  на  носу  лодки.  Морж-сторож  дремал. Другие спали вповалку. У
Афанасия  раздулись  ноздри, он гикнул, моржи задвигались, с мощным коротким
свистом  кутило  врезалось  стальным  наконечником  в  зашеек моржа - самого
матерого, клыкастого, жирного.
     Молчан,  закусив  губы, посверкивая зрачками, выбрасывал кожаный трос -
сажень  за  саженью,  -  морж  старался  под водой освободиться. Лодочку уже
несло в море.
     Только  к  ночи  справились  со зверем, привели его мертвого к берегу -
пластать. Утром, когда хлебали кашицу, Молчан говорил:
     - Ни  един  человек на свете не знает, кто я и откудова. Неведомо мне и
самому,  с  чего  я  тебе открылся. С того ли, что ты меня не покрутчиком, а