Цитаты из Гомера, Эзопа, Рабле, Сервантеса, Мэлори,  Шекспира,  Свифта,
Стерна, Филдинга, Томаса Пейна теснятся в каждой  из  семи  книг  цветистого
повествования Никербокера. Многочисленные "источники" труда  Никербокера,  в
котором наряду с любимыми писателями Ирвинга встречаются и полузабытые уже в
его время авторитеты, воспринимается как романтическая ирония, пародирование
псевдоученых трактатов. Если  вопрос  об  "источниках"  представляет  скорее
историко-литературный интерес, то творческое воздействие "Истории Нью-Йорка"
на американских писателей-романтиков имеет самое непосредственное  отношение
к проблеме живого  и  волнующего  нас,  людей  XX  в.,  наследия  литературы
американского романтизма.
   Традицию юмора Ирвинга можно обнаружить в творчестве Готорна,  позднего
Купера. Но особенно ощущается она в рассказах По, таких как  "Необыкновенное
приключение некоего Ганса Пфалля" и "Черт на колокольне".  Один  современный
американский литературовед находит даже, что в рассказе "Черт на колокольне"
"больше голландской капусты,  чем  во  всем  Ирвинге"  {William  L.  Hedges.
Washington Irving: An American Study, 1802-1832. Baltimore,  Hopkins  Press,
1965, p. 99.}.
   Весь рассказ о полете на  луну  Ганса  Пфалля,  начинающийся  в  старом
благоустроенном  Роттердаме  (столь  красочно  описанном  еще   в   "Истории
Нью-Йорка", кн. II, гл. IV) в один светлый весенний день, весьма похожий  на
1 апреля (помимо всего прочего это был, как рассказывает  Ирвинг,  старинный
голландский праздник - день триумфального вступления Питера Твердоголового в
Новый Амстердам после завоевания Новой Швеции), может быть воспринят как еще
одна  история  из  посмертных  записок  мистера   Никербокера.   Благодушные
роттердамские  граждане  во  главе  с  бургомистром  мингером  Супербус  ван
Ундердук в рассказе Эдгара По кажутся прямыми потомками достославного Питера
Твердоголового.  Роттердамский  бургомистр  отличается  столь  же   завидным
упорством в достижении цели, как и  его  великий  новоамстердамский  предок.
Так, когда с воздушного шара ему на спину упали  один  за  другим  полдюжины
мешков  с  балластом  и   заставили   этого   сановника   столько   же   раз
перекувырнуться на глазах  у  всего  города,  великий  Ундердук  не  оставил
безнаказанной эту наглую выходку: "Напротив, рассказывают, будто он,  падая,
каждый раз выпускал не менее полдюжины огромных и яростных клубов  из  своей
трубки, которую все время крепко держал в зубах и  намерен  был  держать  (с
божьей помощью) до последнего  своего  вздоха"  {Эдгар  По.  Избранное.  М.,
Гослитиздат, 1958, стр. 44.}.
   Современная американская критика видит  в  "Истории  Нью-Йорка"  прежде
всего забавный бурлеск. Сатирическая направленность книги Ирвинга,  особенно
в последних главах, посвященных новым временам, остается вне сферы  внимания
буржуазных исследователей. В  этой  тенденции  считать  "Историю  Нью-Йорка"
исключительно юмористическим произведением  сказывается  не  только  желание
смягчить остроту социальной сатиры молодого Ирвинга, но и то обстоятельство,
что читатели и большинство критиков имеет дело с вошедшим  во  все  собрания
сочинений, сборники и отдельные издания на английском языке текстом "Истории
Нью-Йорка" 1848 г.
   Иначе обстояло дело, когда "История"  впервые  была  опубликована.  Уже
первая рецензия, появившаяся в феврале 1810 г., усмотрела в  ней  сатиру  на
современные порядки. Один из бостонских журналов писал  в  связи  с  выходом
"Истории", что это "добродушная сатира на безумия  и  ошибки  наших  дней  и
проблемы, ими порожденные" {Pierre М. Irving. Op. cit,  vol.  I,  p.  174.}.
Очевидно читатели тех дней гораздо  острее  ощущали  социально-обличительную
направленность этого произведения молодого Ирвинга.
   У  русского  читателя  "Истории   Нью-Йорка"   возникают   определенные
литературные аналогии. На сходство  художественных  приемов,  использованных
Пушкиным в "Истории села Горюхина" и Ирвингом в "Истории Нью-Йорка" указывал
в свое время  академик  М.  П.  Алексеев:  "И  Пушкин  и  Ирвинг  пародируют
традиционную  стилистическую  структуру  научного  исследования,   шаблонные
приемы высокого исторического стиля... Сходство приемов  Ирвинга  и  Пушкина
приводят к аналогичному комическому эффекту, на  который  ближайшим  образом
рассчитывают и один, и другой. Обнажение приемов происходит здесь при помощи
маскировки в фикцию воображаемого летописца; частые  исторические  аналогии,
отступления, рассуждения, цитаты  становятся  смешными  именно  потому,  что
самая маскировка  слишком  ощутима  и  автор  непрерывно  устремляет  своего
читателя по пути, совершенно противоположному  тому,  куда  его  должен  был
направить рассказчик. В результате противоречия идеи и формы происходят  как
бы непрерывные "срывы" одного плана и замены его другим" {М. П. Алексеев.  К
"Истории села Горюхина". - В кн.: "Пушкин. Статьи и материалы". Под ред.  М.
П. Алексеева. Вып. II. Одесса, 1926, стр. 83.}.
   Однако если об аналогиях между "Историей  села  Горюхина"  и  "Историей
Нью-Йорка" можно говорить скорее в  плане  стилистическом,  то  сатирическое
содержание книги Ирвинга,  гротескные  образы  голландских  губернаторов,  в
которых угадываются  черты  современников  писателя,  напоминают  щедринских
градоначальников в "Истории одного города",  хотя  и  не  достигают  силы  и
глубины щедринской сатиры.
   Другие интересные параллели между творчеством Ирвинга и Пушкина находим
мы в статье А. А. Ахматовой "Последняя сказка Пушкина". Широкая популярность
Ирвинга  в  России  20-30-х  годов  XIX  в.  (многочисленные  переводы   его
произведений находятся во всех наиболее  известных  журналах  того  времени:
"Московском  телеграфе",  "Вестнике  Европы",  "Атенее",  "Сыне  отечества",
"Телескопе" и "Литературной газете") дает основание А. А. Ахматовой  ставить
вопрос  о  непосредственном  влиянии   Ирвинга   на   Пушкина.   На   основе
сравнительно-филологического  анализа  "Легенды  об   арабском   звездочете"
Ирвинга и "Сказки о Золотом Петушке"  Пушкина  она  доказывает,  что  сказка
Ирвинга  послужила  литературным  источником  для  фантастического  гротеска
Пушкина,  "Пушкин  как  бы  сплющил  фабулу,  заимствованную  у  Ирвинга,  -
некоторые звенья выпали и отсюда - фабульные невязки, та "неясность" сюжета,
которая отмечена исследователями. Так, например,  у  Пушкина  не  перенесены
"биографии" звездочета и  принцессы.  В  отличие  от  других  простонародных
сказок Пушкина,  в  "Сказке  о  Золотом  Петушке"  отсутствует  традиционный
сказочный герой, отсутствуют чудеса и превращения.
   Очевидно,    что    в    легенде    Ирвинга    Пушкина    привлек    не
"Гарун-аль-Рашидовский  стиль".   Все   мотивировки   изменены   в   сторону
приближения к "натуралистичности". Так, например, если у Ирвинга  Абен-Габуз
засыпает под звуки волшебной лиры, у Пушкина Дадон спит от лени. Междоусобие
в горах в легенде мотивируется действием  талисмана,  в  "Сказке  о  Золотом
Петушке" причиной естественного характера - ревностью и т.д. У  Пушкина  все
персонажи снижены... В сказке Ирвинга главные персонажи, король и звездочет,
-  пародийны.  Пушкин  же  иронизирует  толька  над  царем,  образ  которого
совершенно гротескный" {А. Ахматова. Последняя сказка Пушкина.  -  "Звезда",
1933, э I, стр. 168-169.}.