стороны света. Сами тверди небес за росской гранью другие. Молодость - так
было,  так будет! - стремилась к движению, к новому, что бы оно ни сулило.
Многие были готовы бросить род  и  дом,  забыть обыденный труд и  заботы и
метнуться  вдаль  без  оглядки  и   рассуждений  -   к   неизвестному,   к
невозможному, как говорил молодой прусс Индульф-Лютобор.
     Напоминали соседям по челну: "Помнишь ли?.."
     Не было смеха,  песен.  Кормщики торопили гребцов, помогая им мерными
криками: "Бей, раз, бей, раз..."
     Рось-река извилиста. Каждый поворот закрывал еще одну дверь на тайнах
широкого мира.
     Старшие  занимались не  мечтами,  а  делом.  На  свежих  палочках  из
ошкуренных веток они метили зарубками вес и число товаров,  людей в родах;
считали,  перекладывали,  считали опять.  Пометив все добро и  все головы,
разложив все палочки в своем порядке,  старшие брались за гладкие дощечки,
за тонкую бересту,  за выменянный у греков папирус. Писцовыми палочками из
свинца старшие записывали,  чертя буковки, названия товаров, имена хозяев,
количество  купленных  вещей  и  людей  в  семьях.   Надобно  поделить  по
справедливости.  Собравшись у князь-старшин,  все родовичи выслушают своих
доверенных,  пересмотрят товары и решат окончательно,  кому и сколько дать
нужного без обиды, по росской правде. И что оставить до случая.
     Челны каждого рода причаливали к берегу в местах, где удобнее и ближе
доставить товары в свой град.  Некоторые втягивались в ручьи и затаскивали
челны  вверх по  мелкой воде  руками,  пока  была  возможность,  поближе к
тропам, нахоженным людьми и лошадьми.
     Знакомые  стежки  ложились от  поляны  к  поляне,  краями  чащоб,  по
опушкам,  минуя бугры и впадины,  по затвердевшим берегам болот и напрямую
через  трясины  по  указкам  кустов,  укрепивших зыбун  невидимым мощеньем
крепких корней.
     Табуны еще не успели оправиться от зимней бескормицы, а лучшие кони в
каждом  роду  затомились на  только что  кончившейся пашне.  Вернувшиеся с
Торжка-острова россичи вьючили на  лошадей легкий  товар,  а  грузную соль
таскали на собственных спинах.
     С  последней ношей соли,  держа за  уши  тугой мешок,  Ратибор шел от
берега через лес,  кусты,  опять через лес.  В  засеке на ближнем пути был
проделан ход,  для чего на  время растащили деревья.  Версты две с  лишним
тропа вела Ратибора пашней,  межами овсяных,  полбяных и  пшеничных полей.
Крепкие всходы  уже  дали  ровную щетку.  Сбереженное семя  успело пробить
разрыхленную землю,  поля залились нежной краской,  будто первые березовые
листочки.  В зеленях столбиками торчали крохотные издали человечки -  дети
выполняли нужное дело,  оберегая дорогой хлеб от  пернатых и  четвероногих
охотников.
     Закрытый бурым тыном,  град  сидел средь равнины полей,  как  остров,
чужой в цветущей силе весны. Приблизившись, Ратибор заметил новые бревна в
тыне.  Ров  наполнялся  из  ручья,  пересекавшего поля.  Ручей  отвели,  и
несколько подростков заступами расчищали заросшее дно,  исправляли откосы.
Помнились предвидения воеводы Всеслава.
     Вместо  старого мостика через  ров  был  перекинут новый,  из  тонких
сосновых бревен.  Коня такой переход выдержит,  а по тревоге легкий мостик
можно затащить внутрь.
     Князь-старшина Беляй встречал товары на своем дворе.  Опустив дорогой
мешок на тесовый пол кладовой,  Ратибор низко поклонился старшему. Кое-как
князь ответил молодому слобожанину.  Он  не простил и  не простит Ратибору
неслыханное непокорство.  Разумом,  а  не сердцем защищал Беляй слободу от
нападок Велимудра. Так же, как разумом, а не душой страшился Беляй Степи.
     Беляй знал,  что меньше воли было воеводам у  каничей и илвичей,  а в
задних  землях  росского  языка  воеводами  помыкали,  как  бездельниками,
захребетниками родов.  Не  будь россичи передовые,  Беляй согнул бы гордую
выю  Всеслава.   Злее  Велимудра  Беляй  посчитал  бы  Всеславу  дружбу  с
извергами, из горла выдавил бы добычу, взятую на хазарах.
     Ратибор же,  кланяясь князь-старшине,  исполнял пустой обряд. Молодой
воин чужд и  граду и роду.  Все десять родов ему равны,  как равны вольные
пахари-изверги, как равны новые товарищи по слободе, присланные от илвичей
и каничей. Слобода - род Ратибора.
     Звякнула щеколда на  калитке материнского двора.  Внутри было  чисто,
ничто  зря  не  валялось.  Однако  хозяйский глаз  заметил бы,  что  здесь
управлялась не  мужская,  а  женская рука -  она не  так спора с  топором.
Подгнивали столбы,  трухлявел тес,  которым была забрана стенка амбара.  В
этом амбаре прошлым летом стояла брачная постель Ратибора. Ветшала и крыша
хлева,  где,  как прочно запомнилось Ратибору,  в  ту  ночь так беспокойно
топтался его слободской конь.
     Согнувшись вдвое,  Ратибор шагнул в  открытую дверь избы.  Дом пахнул
своим собственным, навечно памятным запахом. Такое же дерево, кожа, земля,
пища,  как и везде,  но и отличное от других домов.  Ничего не изменялось,
никогда. Млава не внесла нового, будто растворилась.


     Узкая,  в локоть,  но длиной во всю трехсаженную стену, рама ткацкого
стана опиралась на козлы. И в длину и с торцов на брусья стана были набиты
в два ряда острые колышки из вяза. Две частые щетки колышков были устроены
так,  что  против узенького -  только бы  проходила нить  -  промежутка во
внутреннем ряду приходился колышек внешнего ряда.  Бесконечная нить основы
натягивалась повдоль стана,  с каждым разом захватывая то один колышек, то
другой.
     Когда Ратибор вошел,  мать и жена заплетали основу утком.  Пропустить
челнокнад третьей, продернуть над четвертой... Вверх, вниз, вверх, вниз, от себя
и  к  себе и  вдоль по всей десятиаршинной длине стана.  Женщины так ловко
сновали челноками,  что трудно было уследить за отдельным прикосновением к
нитям,  слитное  движение  казалось беспрерывным,  будто  не  зависящим от
мастерицы. Кончится нить - пальцы, не глядя, свяжут узелок. И опять вверх,
вниз,  вверх,  вниз...  Челноки порхали,  прялки, спуская нить, вертелись,
кренясь с легким писком и скрипом.
     _______________
               за него цепляют нить - уток.


     Изба большая, а всего народа в ней две женщины. Занятые делом, они не
слышали стука калитки.  Шаги Ратибора,  обутого в  мягкие калиги,  вряд ли
почуял бы и слепой. Анея ткала спиной к двери и что-то рассказывала снохе.