они, скользнув по бляхам, проколют вязкое дерево, да и руку не так мертвит
удар по  щиту.  Все  слобожане вооружены одинаково -  таков обычай росской
дружины.
     Степные тарпаны,  разглядев всадников,  сторожко отходят, примеряясь,
не  на  них  ли  тянется нитка людей.  Нет,  мимо,  стороной идут  лошади,
покоренные человеком. Дикие ждут, нет ли обмана. И, успокоившись, опускают
морды в траву.
     Туры,  заметив людей,  дают дорогу,  отступают медленно, важно. Иначе
случается,  когда всадники,  обогнув выступ леса, окажутся почти вплотную.
Быки ярятся,  наставляют рогатые головы.  Длинный хвост с  кистью хлестнет
ребра. Утробным ревом бык дразнит себя самого, будит в сердце боевой гнев.
Слобожане отступают,  делают  широкий объезд.  Семерым мужчинам не  съесть
тура, жалко бросать мясо и кожу.
     С отдыха срываются козы,  серны и уносятся чудесными скачками,  светя
белым зеркальцем подхвостья.
     Других зверей будто  и  нет.  В  траве  не  то  что  лису-огневку или
корсака,  не заметишь и волка. Изредка наметанный глаз усмотрит на дальнем
бугре очертания морды,  горбатых плечей.  Волк  встал,  за  версту подзрив
человека.
     Тонки и  умные вепри.  Под  дубом изрыто,  здесь лесная свинья искала
прошлогодних желудей,  выбирала корешки и  червей.  В холодный день теплый
помет еще дымился бы.  Слышен горячий запах,  след не простыл, но стада не
увидишь.  Затаились поблизости,  слушают,  нюхают широкими дырами хрящевых
носов.  Молчат.  Самый глупый поросенок, подражая старым, не взвизгнет, не
переступит мягким копытцем.
     Чутьем  выбирая  дорогу,  Ратибор посылает коня  в  дубраву.  Всадник
правит ногами,  руки достали лук,  надели тетиву. Беззвучно легла в крутой
выгиб петля шнура,  свитого из  оленьих сухожилий.  Олень -  самый сильный
ногами зверь из всех. Если дернуть за тетиву, лук подаст мелодичный голос.
     Постепенно  сжимая  колени,   Ратибор  заставил  коня   остановиться.
Наставив уши,  конь замер.  Он видит. Видит и всадник - шагах в пятидесяти
за  листьями орешника...  Сверху  просвечивает солнышко,  а  в  листве  за
окошечком, таким, что можно прикрыть ладонью, темно.
     Голос тетивы гаснет в  ударе о рукавичку.  Визг.  Ломая ветки,  стадо
топочет в  лесу,  с  храпом,  с тонкими вскриками поросят,  которых мнут в
давке.
     Ратибор волочит на аркане тушу годовалой свиньи.
     Похожий  на  привычного идола,  забытого вблизи  слободы,  на  темени
низкого холма стоял бог,  высеченный из  серого камня.  Сложив на отвислом
животе тощие  руки  без  пальцев,  он  тупо  уставился безглазым лицом  на
степную дорогу.  До полуколена вросли в землю слившиеся ноги. Стоял тысячу
лет, еще тысячу простоит, пока не уйдет по маковку.
     Слобожане объехали длинную тень -  солнце садилось -  и наткнулись на
бугры и  ямы.  В  траве были разбросаны камни.  Пробивалась струйка ручья:
место хорошо для ночлега.
     Торопясь, чтобы огонь прогорел до темноты, слобожане разложили костер
в  яме,  опалили и  изжарили свинью;  обуглившиеся ломти свежего мяса были
сочны.
     Никто не ходит ночами в степи, беречь нужно не себя, а коней. Очереди
сторожей блюдутся по движению звезд.
     Ратибор не успел заснуть,  лежа на войлочном подседельнике,  - дурной
вой,  далекий,  но  тревожный,  заставил его  прислушаться.  Волкам еще не
время.  Разве  что  беда  случилась со  щенками и  волчица плачет,  томясь
горькой злобой по обидчику.
     Лошади спокойно рвали траву,  звучно жевали: лошадь не слышит голосов
оборотней и мертвых.  "Плохое место я выбрал,  - думал Ратибор. - Слышишь,
как воет?" - спросил он Мстишу, сторожа первой очереди.
     Стих было страшный голос.  И  вдруг опять донесся до смущенного слуха
жалобный, но и отвратительный призыв.
     С  обнаженным мечом Ратибор отошел от  привала,  Мстиша брел  следом.
Шагах в  двухстах они сравнялись и оба вместе прочли заклятье на неведомое
зло:

                   От света солнца палящего,
                   от ярой молнии разящей,
                   от грома Перуна -
                   пропади, рассыпься!
                   Силой Сварога скованный,
                   силой Перуна наостренный,
                   я держу меч.
                   Крепко железо кованое,
                   остро железо каленое
                   в руке внука Дажбожьего.
                   Уйди в землю, сгори в огне,
                   утони в воде, развейся в ветре.
                   На твою силу у меня большая сила,
                   на твою хитрость - большая хитрость.
                   Мой меч в твоем сердце,
                   в твоем сердце, -

эти слова Ратибор повторил четырежды, поражая мрак уколами меча.  Ему,  во
вдохновении заклинания, мнилось: он там,  далеко,  где  воет  злой.  Перед
жалом меча отступает, оседает чудовище.  Смутно видно тело, ползущие лапы.
Меркнут красные глаза.
     Напряженный,  как натянутый лук,  Ратибор закончил обряд. Стало тихо,
голос зла умолк.
     Вернувшись к коням, товарищи опять услышали вой. Кони перестали есть.
Велика  сила  заклинаний  и  мощь  человека!  Побежденный заклятием  меча,
оборотень вернул зверю украденное тело.
     - Какого же языка люди здесь жили? - задумчиво сказал Ратибор.
     - Князь Беляй отцу моему давно говорил,  -  отозвался Мстиша,  -  что
люди те телом были невелики,  ноги короткие, руки длиннопалые, а силы, как
Всеслав либо ты, - отвечал Мстиша. - Будто Беляй видел кости, что ли. Жили
они в ямах.  На турах ездили,  турих доили.  Мясо ели без соли,  а поле не
пахали плугом,  землю разбивали заступом.  Топоры,  ножи  были  у  них  не
железные,  а твердой меди.  Мертвых своих они так бросали, без погребения.
За то и пропали сами.
     - Верно,  так и мне мать Анея сказывала,  и про туров верно. А медный
топор она сама видывала.  Говорят, что длиннопалые пропали за то, что жили
на степной дороге. И много их было, а всех степняки побили.