На  поле,  где лежало былое городище длинноруких людей,  от  россичей
шарахнулись хазарские лошади.  Сбившись  вместе,  они  тянулись  к  траве.
Слобожане развернулись и погнали живую добычу.
     Ратибор знал, что хазары непременно запнутся на телах своих, и все же
чувствовал на  своей  спине  хазарскую стаю.  Молодой вожак  хотел сберечь
чистой боевую удачу.
     Броско скакали прыткие кони,  всей  силой  костей,  мышц  и  дыхания.
Впереди уходили, шпоря себя пустыми стременами, хазарские лошади.
     Злая дорога,  в  несчетный раз  политая кровью,  дико и  мощно бежала
назад от людей.
     Ветер, остужая горячие тела, свистел в ушах, наполняя раздутые ноздри
чистым воздухом леса и степи.
     Были вольная воля,  разгул, боевое веселие. Никто не помнил о смерти,
и все были равно бессмертны - и люди и кони.


        3

     В  каждом  доме  Поросья  есть  оружие,   из  поколения  в  поколение
накопленное заботой хозяев. Есть привычка к оружию, есть любовь к нему.
     Каждый россич, проведя свой срок в слободе, оттуда вместе с воинскими
навыками уносил придирчивое знание оружия, уносил неизгладимое пристрастие
не к любому, а к отменному копью - однорогой рогатине на прочном ратовище,
к луку тугому, к надежной стреле. В оружии ценил не красоту, не изящество,
а  верность.  Выйдя на поляну,  россич умел любоваться стрелой,  брошенной
вверх под самое облако, глядел, как она, повернувшись в выси, возвращалась
и тяжко вонзалась в рыхлую землю. Хорошо!..
     Обтесав  и  распарив вязовую доску,  житель  Поросья тянул  размякшее
дерево, гнул, выгибал, строя длинный щит для пешего, круглый - для конного
боя.  Из  копыт своих лошадей и  диких тарпанов,  из  лобных костей быков,
коров, туров вытачивались бляхи. Из них, из копытной роговины, из железных
пластин так  умели  набрать чешую  на  доспехе,  что  лежала она,  подобно
рыбьей, - кожи не видно.
     Любо россичу вольно творить вольной рукой. Беден и слабодушен ленивый
неумелец,  который не знал счастья владеть воистину собственными вещами. У
него нет ничего своего.  Он голый.  Он как евнух,  о  которых рассказывают
ромейские купцы на Торжке-острове.
     В  первых  впечатлениях ребенка вместе  с  любовно сделанной домашней
утварью и игрушкой,  вместе с плугами, боронами, вилами, граблями во дворе
неотъемлемо присутствовало оружие.
     На стене висел отцовский доспех,  выпятив грудь и чудно распялив бока
с  ремешками-хвостами.  К  ним тянулось дитя,  когда кошка увертывалась от
докучливых детских ручонок.
     И запоминался первый подзатыльник-наука: гляди глазами, а не руками.


     Росское войско встало за Росью,  верстах в  трех от брода.  Оказалось
его числом меньше,  чем могло быть.  Из десяти родов только восемь выслали
подмогу слободе.  Свои же предали,  свои же ударили с тыла,  рассудив, как
чужие.  Кого тут винить,  князь-старшин?  Невелика их власть, ничто она по
сравнению с вольностью рода.  Род терпит власть старшего,  пока хочет. Два
рода,   которые  в  страшный  час  въявь  отказались  от  общности,  решив
обороняться у  себя,  из-за  градских тынов,  были из  дальних по месту от
южного кона племени.
     Илвичи и  каничи поступили будто бы  и  по  чести.  От илвичей пришло
шесть десятков слобожан,  от каничей - четыре. Лишняя сотня мечей - помощь
большая.  И какая малая,  если подумать, что пять сотен могли бы прийти, и
шесть набралось бы, и семь...
     Хазары еще не пили воды из Роси. С Турьего урочища они выслали вперед
сотни две всадников,  и те,  завидев россичей,  отошли без боя.  Опытные в
набегах,  хазары  оценили  засаду,  устроенную Ратибором  для  зарвавшейся
погони, и вторично попасть в ловушку не захотели.
     В  пешей части росского войска стоял ромей Малх.  Странно и  дико ему
было все. Один среди чужих, за чужих будет сражаться и за них, если решено
судьбой, сложит голову. Его шею еще саднило от аркана. Бредя опушкой, Малх
впервые за  весь путь от Хортицы-острова заметил черный перехват на стволе
березы от  срезанной бересты,  увидел пенек  от  срубленного дерева.  Люди
близко.  Вдруг  что-то  упало  на  плечи.  Пытаясь  сорвать  удавку,  Малх
задохнулся. Очнулся он крепко связанным и встретил чей-то недобрый взгляд.
За  маской молодого лица  прятался человек,  умудренный жестокостью жизни.
Воин собирал черный, как уж, волосяной аркан, ловко меча петли на локоть и
отогнутый палец.
     Малх  заговорил на  росском  наречии.  Поимщик  удивился,  спросил  о
хазарах.  Такие же вопросы задал Малху и Всеслав. Ромея опознали несколько
слобожан,   побывавших  весной   на   Торжке-острове.   Воевода   позволил
приблудившемуся человеку остаться.
     Славянский лагерь расположился открыто, под охраной дальних и ближних
дозорных  и  наблюдателей на  вершинах деревьев.  Встретив Ратибора,  Малх
потянулся к нему,  как к другу, пытался объяснить причину бегства от своих
и  сам  сбился:  разве  свободному можно  понять  сложные законы  империи,
давящие совесть?
     - Стало быть, ты изгой, - заключил Ратибор.
     Малх  понимал смысл  жестокого слова.  Изгнанник -  как  птица голая,
лишенная пера.
     - Буду биться за вас, - сказал Малх. Он хотел завоевать не милость, а
право жить среди славян. Волей Всеслава Малх попал в пешее войско и сейчас
наблюдал, как хазары готовились к бою.


     Крытая войлоком,  со сплошными колесами высотой в человека, за тысячу
лет не изменилась телега кочевника,  и Малх опять вспомнил Эсхила.  Хазары
окружили свой стан сотнями телег,  образовавших прочную стену,  их стрелки
могли бить снизу, прикрываясь колесами, как щитами. Обозных лошадей хазары
отогнали к Турьему урочищу пастись на нетронутых травах.  Табун скрылся, и
хазарские воины начали выезжать из лагеря, строиться тремя полками. Ошибся
Ратибор в своем счете. Только войска, которое готовилось к нападению, было
здесь сотен не менее двадцати пяти. В лагере тоже не одни женщины с рабами
остались.  Табун обозных коней погнали сотни три табунщиков. Всеслав счел,
что более трех тысяч хазар-воинов пришло на Рось.
     Конные толпища хазар  клубились,  будто роясь,  волновались,  подобно