- Жду, - отвечал Владимир.
     - Ждешь...  - согласился Всеслав. - Из ранних ты. То для меня хорошо.
Буду я думать вслух.  Для тебя.  Нас здесь нет и шестидесяти. Лошади есть.
Все  голодные,  ослабелые.  Среди них  ратных коней будет ли  половина?  -
спросил князь Всеслав и ответил:  -  Нет! У тебя, - продолжал он, не глядя
на Владимира,  - дружинников сотни две, не считая конюхов при санях. И все
вы,  лошади и люди,  сытые, а смолянских конюхов ты тоже не зря выбирал не
силой выгонял. Так? - опять спросил Всеслав и опять сам ответил! - Так!
     - Ты можешь меня взять,  -  говорил Всеслав,  -  но я  не дамся тебе.
Кормил меня Изяслав затвором,  бог меня от затвора и смерти спас. Вторично
не  буду  его  искушать,  затворным сиденьем я  сыт.  Новгородцы с  Глебом
Святославичем меня отпустили.  Ты  меня убьешь,  но  и  твоей дружины мало
останется. Выбирай, брат-князь, ты. Я свою долю уже выбрал.
     - Ты обещался новгородцам? - спросил Владимир.
     - Обещанье под страхом отпускается,  ты же в святых книгах ученый,  -
возразил князь Всеслав и,  повернувшись всем  телом,  заглянул Владимиру в
глаза. - Но ты, я знаю, не только в одних святых книгах начитан. Слышал же
ты,  как  нормандский дюк  Гийом,  заманив Гарольда-саксонца,  вынудил его
клятву дать?  Слышал?  И  не бог между ними решил,  а Гийомова хитрость да
саксонская горячая поспешность.  На могиле Гарольда написали: "Несчастный"
- и только.  И на моей могиле если что напишут,  то те же слова. Обещанье!
Ты князь,  и,  запомни, на себе ты узнаешь цену обещаньям. Когда и как, не
знаю, но будет день - и ты мои слова вспомнишь. Скажи, долговязый книгочей
Святополк что тебе писал обо мне из моего Полоцка?
     - Оповещал:  ты ходишь под Новгородом и Новгороду грозишь,  - ответил
Владимир.
     - Когда он писал, меня еще под Новгородом не было, - заметил Всеслав.
- Но  предвидел он верно,  ибо предвидеть было легко.  Почему же он сам на
меня не пошел?  Первое,  боится он из Полоцка выйти,  страшась моих людей,
полоцких. Второе - он Изяславич, в Новгороде - Святославич. Если не знаешь
ты,  так узнай: все далее расходятся Изяслав со Святославом. Всеволод же в
середине.  Я  Святополка выгоню из Полоцка.  Кривская земля наша,  мы сами
кривичи  от  древних князей.  Кривская земля  нас  держится,  Напрасно вы,
Ярославичи,  нас  гоните.  Наше кривское дело -  стоять против Литвы.  Вы,
Ярославичи,  нас поворачиваете,  наше изгойство -  ваш грех.  Перед Землей
грех.  Так-то, князь. Теперь садись на коня, ступай к своим и нам побольше
хлеба пришли.  Ты небось хорошо запасся,  не везти же обратно. - И Всеслав
засмеялся.  -  Смолянские пироги от  века  славились мягкостью,  пряники -
сладостью!
     Встали.  Простились,  обнявшись по-княжески, для чего Всеслав, будучи
на полголовы выше Владимира,  с неподражаемой гибкостью как бы уменьшился.
И напоследок сказал:
     - Еще тебе загадка,  брат-князь.  Почему новгородцы меня могли убить,
но не убили? Ответ пришлю, сверь его со своим.


     Никто из старших бояр ничего не спросил, когда Владимир, вернувшись с
переговоров,  не мешкая,  наряжал обозные сани ехать к Всеславовой засеке.
Смолянские конюхи весело,  не запинаясь отвечали Владимиру на вопрос: "А у
тебя  в  санях что?",  помогая отбору запаса,  даримого князю-изгою с  его
неудачливой дружиной.
     Боярин Порей,  бывший при молодом князе не то дядькой,  не то главным
советником,  изготовившись к  бою,  сидел гора горой на  богатырском коне.
Первым сообразив,  что крови нынче не быть,  он, с натугой перенеся правую
ногу через переднюю луку, соскользнул наземь и чихнул по-медвежьи так, что
конь отпрянул на полную длину повода.  Видно,  сила не в  хитроумии шутки:
можно веселиться,  не  уставая,  одним и  тем  же,  когда оно приходится к
месту.  Всеизвестный Пореев чох отозвался и смехом,  и усмешкой, и быстрой
шуткой,  столь же  известной,  как  само богатырское чиханье,  и  столь же
неизносимой.
     Дружинники слезали  с  лошадей,  вынимали из  конских  зубов  железа,
отвязывали уздечки от оголовий, зацепляли длинные чумбурные ремни к задкам
саней, расседлывали и бросали седла в сани. Прежде всадника - лошадь.
     Помогая друг  другу,  стягивали доспехи,  надетые поверх  полушубков,
сменяли шлемы на шапки и влезали в овчинные шубы, чтоб мороз не пробрал на
быстрой санной езде.
     Около леса,  за Всеславовой засекой, поднялся дым один, другой. Будут
отогреваться,  будут сытые,  заночуют -  что до них! На сколько-то времени
князь Всеслав остался в  прошлом.  В настоящем же дне жил первый княжеский
приказ.  Владимиру довелось поступить в  важнейшем деле собственной волей,
без совета с дружиной, без долгих раздумий. Послушались его, будто старого
князя. А не бывало ль, что спорили и оспаривали старейших?
     Обозные,  передав Всеславу запасы еды,  догнали Владимира на ночлеге.
Из  двух десятков саней Всеслав оставил себе половину под  своих раненых и
ослабевших.  Старшой обозный передал Владимиру деньги -  плату за  сани  с
лошадьми -  и грамотку,  красиво выписанную свинцовым стилосом на бересте,
подручном  русском   пергаменте.   Поблагодарив  молодого  Всеволодича  за
разумность -  не  за  доброту,  не за щедрость,  заметил себе Владимир,  -
Всеслав давал ответ на свою загадку:
     "Новгородская земля меня отпустила живым,  ибо не пришло время, чтобы
наши люди князей убивали.  Придет и такое время,  будут убивать,  но нас с
тобой тогда здесь давно уж не будет.  Тебя ждет долгая жизнь,  брат-князь.
Как меня.  Молись,  чтоб тебе не довелось жить,  как мне. Знать, что нужно
делать. Знать, как делать. Но не владеть силой для должного. И вместо силы
прибегать к  насилию.  И  сотворить из желанного едва ли десятую долю.  Но
делится ли желанное на доли?.."


     В  избяном тепле,  на соломе,  устланной полушубками и шубами,  лежат
дружинники,  лежит  Владимир.  В  красном  углу  перед  иконой  богоматери
богатого  яркостью  киевского письма  предстоит крохотное копьецо  огонька
неугасимой лампады.  Богоматерь любима на  Руси,  киевские,  черниговские,
новгородские живописцы более  всего  заказов  получают  на  лик  матери  с
младенцем.
     Спать бы пора... Отзвуки дня ходят в людских душах, просятся в слово,
и тихая речь течет перекличкой:
     - Тука за плечо дергал князя Изяслава. Все твердил - послать в затвор
да прикончить Всеслава.
     - Смяли нас половцы на Альте. Изяслав не знал, что и делать.
     - Потерялся он, и Земля ушла от него.