молитву.  Отец  Леонтий  отслужил  литургию  пред  дерновым  алтарем,  нас
причастил святых даров и сам причастился. День-то пришелся воскресный. Тут
мы,  к нему приступив,  настаивали,  чтобы проповедь закончить и назад нам
идти.  Преподобный сурово попенял,  мне особо, да так, что стали мы у него
прощенья просить.  Дескать,  не о себе просим,  а о нем.  Он отвечал: "Я в
жизни сей подвизался добрым подвигом,  ныне стар, течение жизни совершил и
веру сохранил. Чего да кого мне бояться?"
     Оглянулись мы:  много муромы сзади собралось,  и женщины среди них, и
дети. Преподобный Леонтий нам приказал: "Здесь оставайтесь, я один пойду".
И пошел,  а песик за ним потянулся.  Преподобный цыкнул,  вернулся песик к
нам,  но опять пошел к хозяину.  Преподобный остановился перед муромой,  а
они -  как стена, не пускают. Что-то он говорил, а потом крест поднял, они
расступились,   пропустили,  сомкнулись  за  ним.  Мы  хотели  повиновение
нарушить,  за  ним  бежать,  не  тут-то  дело.  Наскочила на  нас мурома с
дубинами,  с веревками. Приказали тут и стоять, иначе свяжут. А не дадимся
вязать -  дубинами перелобанят.  Среди них те,  кто со мной ночью говорил.
Грозятся: поздно, теперь нет вам хода. Оружие у нас было кое-какое, в пути
против  зверя  оборониться,   но   все  в   лодье  оставлено  по   приказу
преподобного.  Да и  то сказать,  весь в  броню оденься,  вшестером против
сотен не попрешь.
     Ждем. Там поле к капищу поднимается, и мы видим, как преподобный идет
по тропочке, а за ним мурома идет, спереди же, от капища, навстречу другие
идут.  Остановились примерно от нас в версте. Не слышим ничего, но видим -
преподобный крест поднял.  Крест у  него был  в  два  аршина с  половиной,
деревянный,  расписанный.  Жив,  думаем. И вдруг как из капища услышали мы
гудение деревянного била.  Сгрудилась мурома,  крест упал. И мы со слезами
на  землю повалились.  -  Тут клирик без стеснения заплакал.  Оправившись,
продолжал:  -  Сколько-то времени прошло,  не знаю, как мурома приказала -
вставайте,  ступайте туда.  Встали  мы.  Вижу,  толпа  муромов расходится,
уходят  в  свое  капище.   Побежали  мы.   Ох-хо...  Всего-то  переломали,
затоптали,  тут же палки на него набросаны,  а пес визжит,  кровь у него с
лица лижет и на нас бросается... Собаку-то они не тронули.
     Отнесли мы его к реке,  обмыли.  Пошел я к муроме и говорю:  "Бог вам
судья,  дайте хоть  колоду да  меду  дайте,  чтобы тело  домой отвезти,  и
возьмите,  что хотите".  Ответили -  так дадут,  даром,  чтобы мы поскорее
уходили.  И  дали Солнце не успело стать на полудень,  как мы тело в  меде
утопили и  от  берега оттолкнулись.  А  песик пищу из рук брал,  но тут же
выбрасывал и на четвертый день подох. На бережку зарыли мы его.
     Владимир рассказал о невыполненном своем желании Клирик рукой махнул:
     - Эх,  князь,  князь,  ему  и  твой  отец приказал бы,  и  митрополит
запретил бы,  все одно,  что твое слово... Меж человеком и совестью только
бог может встать, остальным - не поместиться. Будешь жить, испытаешь.


     Тогда,  получив благословенье епископа,  Владимир пустился на юг,  ко
Клещину-озеру.  Два дня ушло на дорогу,  зимняя цена которой от силы верст
пятьдесят, но в пору раннего лета к ним и все сто прибавишь. Зато западная
Нерль понесла в Волгу сама. В Усть-Нерли, называвшемся с недавнего времени
Кснятином -  по храму святого Константина, нерлинские плоскодонки поменяли
на глубокие волжские лодьи и на двух лодьях пошли по Волге против теченья,
держась затишных берегов, под которые не била струя.
     Как  прошлым годом на  Оке,  так и  в  нынешнем гребли все на  каждой
лодье,  имея на  отдыхе сменных на  каждое весло.  То  ли  недавний пух на
бороде и  усах начал курчавиться волосом,  придавая молодому князю мужской
облик,  то  ли  нечто более для  себя значительное привыкли в  нем  видеть
дружинники,  но  на  этом пути получалось,  что  распоряжений ждали не  от
боярина Порея  или  от  других  старших возрастом,  а  от  князя.  Старшие
дружинники-бояре привыкали спрашивать Владимира: что сделаем?
     Волга была оживлена движеньем,  подобно киевским улицам.  И вверх шли
лодьи  тяжелогруженые,  которые тащили бечевой лошади или  люди,  шагая по
береговым тропкам,  которые так  и  назывались -  бечевники.  Когда  берег
делался неудобен,  лодью  подтаскивали ближе,  люди  забирались на  нее  и
веслами да шестами перепихивались к другому берегу. Как положено на улице,
селенья большие,  малые и совсем крохотные -  в два-три двора, не выходили
из глаз.  Не одни рыбные тони, не одни заливные луга - к Волге тянул самый
шум  ее,  сама ее  многолюдность,  легкая купля-продажа,  совершавшаяся на
плаву.  И бечевой заработок,  доступный,  легкий: пара лошадей тащит вверх
тяжелогруженую лодью,  и  всего-то  нужен для такого дела один паренек лет
двенадцати.  К  тому  добавить работу  по  поддержанию бечевника,  которую
делали общими силами все, кто занимался промыслом, каждый в своем месте.
     От Усть-Нерли до Зубца,  где устье Вазузы,  -  триста верст, а шли их
трое суток.  Вверх по  Вазузе до города Былева и  до Гривы-волока -  сорок
верст трудных:  года  сильно шла,  захватив поймы,  и  сильно сносила:  на
стремнинах едва пробивались.
     На  Гривской переволоке людно,  а  тихо,  все при деле или ждут дела.
Чуткое на слово ухо здесь слышит "у" вместо "в".  Договариваясь о плате за
переволоку,  артельный старшой скажет "усе соделаем" вместо "все сделаем".
Но  таковы уж русский язык и  русское ухо:  дня три-четыре будешь замечать
смолянскую речь,  будто порченая она, на пятый же сам будешь сажать вместо
"в" "у".
     На берегах вместо причалов поделаны для лодей взводы,  они же спуски.
Два бревна концами втоплены,  по-смолянски -  "утоплены у воду",  на сухом
месте к их концам прирублены другие, далее - третьи. Размах между бревнами
и в два аршина,  и в сажень,  и более,  чтобы с воды между бревнами-ходами
могла  войти  любая  лодья.  Изнутри  ходовые  бревна  отглажены стругами,
смазаны салом.  Наставив лодью,  ее  за корму охватывают канатами и  тянут
либо людьми,  либо лошадьми.  Лодья идет легко до конца ходов,  у  которых
ждут длинные дроги с  такими же  на  них  ходами.  Дроги тоже разные -  по
лодьям.  Привязав лодью,  запрягают лошадей столько пар,  сколько нужно, и
везут  по  дороге спускать в  Днепр по  таким же  ходам.  Дело  старинное,
волоковые мастера опытные, работают споро: деньги-то получают не за время,
а  по  ряду,  им  выгодно скорее  от  одного дела  отделаться,  к  другому
приделаться.  На  волоке не одна артель,  не две,  не три.  Замешкаешься -
отобьют заказчика.  У каждой артели свои взводы-спуски, а волоковая дорога
общая.  Они  же  торгуют новыми лодьями.  Старинные лодейщики умеют дерево
выбрать,  бревно  выдержать,  обводы распарить и  выгнуть,  собрать лодью,
засмолить, и будет она служить тебе до твоей старости. Строят они и другие
лодьи, грубо сколоченные из толстых досок и бревен, пригодные плыть только
вниз,  на  одно плаванье.  Такие совсем дешевы,  и  служат они тем купцам,
которые спускаются в степные места, где, распродав товар, продадут и лодью