обязан и  хочет успеть отобрать ему  нужное.  Подобие сети,  о  которой он
ничего не знает,  пропуская одно,  останавливает другое.  Действительно ли
взято нужное?  Нужно ли взятое?  Что было упущено вчера,  сегодня,  что из
захваченного служит  напрасным бременем,  сколько железа в  бурой  руде  и
сколько шлака? И что за сеть внутри меня? На вопросы нет ответа.
     Молодой  князь  Владимир кормил  жадные  глаза  широкой долиной устья
Орлика,  пока кромич,  сторож долины,  не вывел проезжих к броду.  Широкая
отмель. Через галечную насыпь Ока мирно переливала холодную воду, и на дне
был виден каждый камешек. Сновала мелочь. Стая крупных осетров, испуганная
вторженьем, взбуровила воду, спеша пройти опасное место.
     Переправились, едва замочив стремена. На том берегу кромич простился:
     - С богом идите, тропа торная.
     Усталые лошади спотыкались о  корни.  Тени деревьев слились в сумрак,
лес становился для глаза чаще, чернее. На поляне несколько дворов, крупные
вятицкие псы встретили проезжих толстым лаем.  Спали на соломе. Из каждого
куста зверем глядела хмурая ночь.  Собрались тучи,  походили и разошлись в
другие места.  Не быть еще дождям,  правильно предсказал в  Кроме Лутовин.
Кому ж не знать повадки здешнего неба, как не вятицким лесовикам.


     - Скоро дошли вы, - приветствовал своих мценский посадник Шенша.
     Мценск, или Амценск, устроился на многоверстной поляне, как Кром, как
все  города,  какие знал Владимир,  на  мысу с  крутыми берегами,  который
вместе построили речки Мценка и  Зуша.  Доскакали до города в  сумерки,  и
единственное, что успел там увидеть Владимир из местных чудес, - громадину
твердого камня на тесной площади, над которой был устроен навес от дождя и
от солнца.
     - По  старине  нашей,  -  рассказал  Шенша,  -  этот  камень  считают
священным.  Доныне,  но  втайне камню делают приношенья -  кусочек дорогой
ткани,  колечко, монету. И просят помочь. Весной какой-то прохожий остался
в  городе,  дав  обет  высечь из  камня  образ  Николая,  чудотворца Миров
Ликийских.  Живет, режет камень. Имя ему - Репня. Откуда он? Отвечает - из
мира пришел.  Кормят и  заботятся о нем,  как о мирском пастухе.  Шел он в
Киев  к  другу  своему  Антонию-пещернику.   Во  Мценске  его  наш  камень
остановил.
     Утром  Владимир Мономах пошел  поглядеть на  работника и  необычайное
дело  его.  Взгромоздясь на  подмости,  умелец  постукивал  молоточком  по
долоту.  Он  шел сверху.  Лицо святителя уже смотрело из камня.  Знакомый,
русский лик!
     Умелец-резчик спросил князя,  известно ли  ему,  что  Николай-епископ
происходил от  русской семьи?  Он  малым ребенком был  похищен степняками,
продан греческому купцу  в  Таврии,  отвезен в  Константинополь.  Там  ему
удалось учиться, впоследствии принял он сан.
     - Я, помнится, иначе слышал о нем, - попытался вспомнить Владимир.
     - Знаю,  знаю,  -  помог резчик.  -  Некоторые производят род  его от
славян,  которые однажды,  еще  при языческих императорах,  переселились в
Азию.  Я спорить не буду,  никогда не любил даже словесной борьбы.  Истину
говорю  тебе:  этот  камень,  будучи искони русским,  может  принять образ
только русского святителя.  Другого в нем нет.  Точи его,  руби,  теши - в
песок рассыплется, но не поддастся.
     - Камень веками служил идолопоклонству, - возразил Владимир.
     - Эх,  князь?  -  упрекнул резчик.  -  Не добро тебе будет,  когда ты
отречешься от пращуров.  Да не отвергнет никто отца, не устыдится рода. Мы
Даждьбожьи внуки.  Есть время сеять,  есть время собирать жатву. Понимаешь
ли?  Тому веку -  свое,  тому -  другое. Авраам и древние пророки и князья
приносили древнему богу  кровавые жертвы  и  рассекали людей  на  алтарях.
Соломон,  князь израильский,  сколько жен  имел?  Так не  суди же  пращура
твоего  Святослава и  деда  Владимира  -  многоженцев языческих.  Ты  себя
унизишь запоздалым судом.  Не обижай Русь, не черни предков, наследник. Не
греши,  а  то  прах наших отцов,  погребенных в  курганах,  станет горек и
отравит истоки рек.


     Три  крепкие,  заново просмоленные лодьи  выбрал Шенша  для  молодого
князя с дружиной. Погрузили седла с конскими оголовьями, взяли запас еды и
пустились  по  Зуше  к  недальней  Оке.  Сухая  осень  поубавила  воды,  в
прозрачной Зуше  виднелись обманчиво близкие каменные гряды,  но  прав был
кромский тиун Лутовин: воды хватало.
     На каждой лодье -  по четыре пары весел, на каждом весле - по гребцу.
Сидели на веслах в  черед,  молодой князь греб вместе с  другими.  Сколько
крылось  в  том  недавнего мальчишества,  которое  заставляет нас  спешить
равняться со  взрослыми,  сколько мужественного желания не  быть праздным?
Никто не  искал ответа,  никому не было дела до того,  что в  те же годы в
других землях была бы и отмечено, и истолковано. В своих дальних и трудных
походах князь  Святослав,  о  котором Владимиру напомнил мценский каменный
резчик,  сам  сиживал  за  веслом  и  на  Волге,  и  на  Кубани  и  кормил
разгоряченным телом комаров в  ветвистом устье мутного Дона.  В  посконной
одежде сам бил веслом Святослав дунайскую воду, возвращаясь на левый берег
после свидания с базилевсом Цимисхием. И они глядели один другому в глаза,
пока еще различались лица,  и Цимисхий знал судьбу Святослава,  проданного
им  печенегам.  А  своей судьбы базилевс не  ведал,  она  же  ждала его  в
походной  палатке,   в  руках  приближенного  лекаря,  готовившего  своему
покровителю яд  за деньги,  щедро данные и  еще щедрее обещанные домашними
врагами Цимисхия.
     На Руси пока еще не играли с  ядами,  но только с железом.  И молодой
князь греб и греб, попросту чтобы развеять скуку.
     На  каждой лодье был  очаг на  носу;  песок в  ящике защищал доски от
огня.  Дважды в  день ели горячее варево на всех трех лодьях в одно время,
ставя лодьи рядом где-либо у  берега,  и,  чуть размявши ноги,  спешили на
весла.
     Из ночи в  ночь становилось холоднее.  Плыли и  ночами,  но уменьшали
ход, оставляя на веслах по четверо гребцов, и кого-либо клали на нос, чтоб
глядел в оба: извилиста Ока, перед ней змея пряма, и можно ударить в берег
в потемках. Смыкался лес, лось глядел не страшась, на серой осенней зорьке
спугивали робких оленей,  волчий вой провожал, заменяя весенние соловьиные
трели,  необозримые стаи уток поднимались на  крыло чуть ли не из-под носа
передней лодьи и,  отлетев в сторону,  тут же садились опять,  давая людям
дорогу.  В  холодной воде охотились на рыбу выдры и  норки в непромокаемом
мехе.  Дикие  свиньи обжирались желудями в  дубравах.  Не  раз  и  не  два
проходили по  небу,  закрывая его на  добрую четверть,  гусиные табуны,  и