приселился.  Тебя я видел малым парнишкой -  где тебе помнить меня. Ты мне
напоминаешь твоего внучатого дядю,  Ярославова брата -  Мстислава. Славный
он был воин и большой души человек и князь. Но что ж ты не ешь?
     Ели быстро, но не спеша, и быстро насытились.
     - Да,  ты лицом похож на Мстислава,  -  продолжал Приселко.  -  А кем
будешь, сам не знаешь. Если ж и знаешь, никто не предскажет тебе, кем быть
сумеешь.  Молчишь -  хорошо.  Видел я,  как ты распоряжался - будто старый
князь.  Не обидься,  знаю,  что под твердым словом у  тебя лежало и  лежит
сомненье в  себе.  Будешь бороться с  собою.  Трудное дело,  но  кто  тебя
выкует?  Ты сам и  враги твои,  ибо сталь точат о  жесткий камень,  мягкий
камень сталь портит,  и ничего никому не построить, когда никто не мешает.
Понял ли меня?
     - Нет, - отозвался Владимир.
     - И хорошо, - одобрил Приселко. - Хорошо, что не стыдишься сказать, и
никогда не  стыдись.  Хорошо,  что не понял.  Молод ты.  Берешь на память,
хочешь не хочешь,  но вспомнишь много дел,  много слов сравнишь с  делами,
тогда и поймешь,  взяв своей силой.  Коли б людей со слуха учили мудрости,
давно все  были б  умные,  давно каждый заранее знал бы,  что  делать.  Ты
старые книги читал, тысячу лет тому назад писанные?
     - Читал, только еще мало.
     - Больше прочтешь,  больше согласишься со  мной.  Да  и  так дойдешь,
вволю потоптавши жесткую землю.  Вспомнишь вятицкие дубы.  Не из похвальбы
говорю.  Знаешь,  куда прошедшие дни,  прошедшая жизнь девается? - спросил
Приселко и сам ответил:  - Здесь все, с тобой оно, ты на себе носишь иль в
себе,  все равно.  Ноша великая на нас наложена от сотворенья мира, каждый
день добавляет груза.  Человек велик, и старится он только от этой тяготы,
а  не  как  конь на  работе.  Ноша теснит,  как  удав-змея.  Время неверно
сравнивают с рекой.  Речная вода уходит,  а время хоть и течет, но с тобой
остается.  Уставая,  человек все менее любит жизнь.  Не  будь того,  мы бы
вечно жили, как бос. Утомил я тебя?
     - Нет, - возразил Владимир. - Скажи, ведь ты христианин?
     - Да.
     - Речи  твои  странные.  Среди  вятицких,  говорят,  много людей,  не
принявших крещения.
     - Есть и такие,  - согласился Приселко. - Но я навидался куда худших.
С  молитвой на устах они поступают хуже язычников,  а  сами хвалятся,  что
суть старинные христиане с древнего времени.  Чтут,  исполняют все обряды,
посещают храмы,  исповедуются, приобщаются, завидев священника или монаха,
бегут под благословенье к  нему,  в  речах ссылаются на священные писанья.
Скажу тебе, худшие язычники, которых я видал, суть два базилевса империи и
один патриарх!  Не  назову их,  все трое уже держат ответ перед богом.  На
словах  благочестивы,   на   деле  черного  от   белого  не  отличают,   в
государственном деле гонятся за  выгодой,  перед силой гибки,  для слабого
подобны львам,  ворвавшимся в стадо овец. Без малого десять лет я прожил в
Восточной империи.  Не будет ей добра. Души многих людей истощены, подобно
огороду,  никогда не удобренному:  жестки,  бесплодны. Слыхал я там не раз
пословицу: ум на задворках, совесть в ссылке, а сердце проткнуто ножом.
     - Возражают же против зла,  раз такие речи ведут!  - пылко воскликнул
князь Владимир.
     - Верно,  княже!  Из молодых ты,  да ранний.  Да,  не все люди плохи,
добрая слава лежит,  худая бежит.  Сколько хороших-то?  Помнишь, в писании
сказано:  без семи праведников город не стоит.  Но что жутко честным среди
бесчестных, о том не сказано: сам понимай.
     Замолчали.  Заметили оба - ночь укутала землю, и казалось - светильня
ярче горит.  Прямо под полом лошадь звучно жевала овес, и было слышно, как
встряхивает она подвязанную к  морде торбу,  чтоб достать со дна остальные
зерна. Все спали, исключая десяток сторожей, спали сладко, как малые дети,
и никто не храпел. Храпеть отучали с юности. Считалось недостойным мужчины
и  воина нарушать покой ночи.  Приселко,  приложив палец к губам,  показал
Владимиру на что-то. Тот повернулся и увидел в оконном прорезе два больших
ярко-желтых глаза,  которые,  не моргая, глядели из черной, как в колодце,
глубины ночи, и нельзя было сказать, близки они или далеки.
     - Филин,  -  шепнул Приселко чуть  слышно,  но  глаза исчезли как  по
приказу.  -  Закрыл очи-то, - уже громче сказал Приселко. - Хитрый. Знает,
что глаза его выдают. Он сюда любит наведываться, сегодня мы ему помешали.
     - А ты как в здешние леса залетел? - спросил Владимир.
     - Случайно.  Поднимался по  Донцу Северскому.  На  переволоке на Сейм
встретил троих здешних.  Они туда вышли людей посмотреть,  себя показать и
заодно меха предлагали проезжим купцам. В Курске купцы-де обманывают. Но и
там константинопольские купцы захотели их провести порчеными номизмами.  Я
помешал.  Отсюда дружба пошла.  Я хотел идти в Ростов Великий,  как ты. По
дороге к ним погостить заехал и - остался.
     - Не скучно в лесу после широкого света?
     - Нет. Я счастлив. Не один - с женой. Жена у меня добрая женщина, мне
отвечает,  и я ее понимаю.  У вятицких я,  как бы сказать, за воеводу. Они
бытуют по-старинному.  Слышал,  все наши пращуры жили градами на  полянах,
управляясь выборными князьями?  И эти так сидят за лесом, будто за крепкой
стеной.  У  моих засевают в трех полях десятин полтораста хлеба.  Хватает,
Скотина хорошая,  дичь -  лови, не хочу. Дикие, думаешь? Нет, из грамотных
не я один. Их никто никогда не воевал. Чужой не проберется. Ни хозаров, ни
печенегов они у себя не видали.
     В  вятицкий град приезжает по весне и  по осени из Курска священник с
дьячком,  служит литургию - обедню и всенощную в часовенке, поставленной в
полуверсте от  селенья на  былом погосте.  Погостом называют место,  где в
старые годы стояли русские боги -  Даждьбог,  Стрибог, Хорс, Велес, Перун.
Туда собирались для  общих молений.  Погост не  рушили,  изваянья богов не
жгли, их изъело время древоточцами, плесенью, мхами, ибо давно уж никто не
поддерживал былые святыни.  Иные вятичи еще чтут то место,  не дают поляне
зарастать деревьями,  и скот там не ходит; поддерживают жердяную изгородь.
Там каждый год вырастает бесчисленное множество белых грибов, и дети ходят
их  брать,  день  за  днем,  и  таскают берестовые кузовки,  пока  дома не
насушат, не насолят запасу на зиму и весну.
     - Окрестят родившихся младенцев,  повенчают молодых, соберут подаяние
себе  за  труды,  на  курский  соборный  храм,  для  епископа и  уедут,  -
повествовал Приселко.  -  От курского тысяцкого однажды в год приезжают за
княжчиной,  дают и  ему,  по обычаю,  по привычке:  Курск-то нужен.  А ты,
княже, усомнился, христианин ли я! - упрекнул Владимира Приселко.
     - Я  слыхал от духовных,  будто в  лесах есть еще много язычников,  -
оправдался Владимир.
     - Не слушай их,  они принимают за язычество древние обычаи наши.  Вот