что недавно случилось у  нас.  Забрели к  нам двое монахов,  посвященных в
иноческий сан в Киеве Феодосием-пещерником.  Весной они шли,  вскоре после
отъезда нашего священника. Их мои подобрали в лесу. Они, сбившись с тропы,
не  чаяли остаться в  живых.  От  голода оба опухли и  стояли на  смертном
пороге. Выходили их. Они же, придя в силу, стали нас обличать. Белок едим?
Нельзя,  похожа на мышь.  Для нас беличье мясо вкуснее говяжьего,  а белка
зверек чистый,  ест ягоду,  семена,  грибы. Посты не соблюдаем. Сходимся с
соседями на  играх-праздниках,  березку завиваем,  град опахивают женщины,
летом через огонь прыгаем -  всего не перечислишь -  грех, язычество. Очаг
чтим,  огню дарим -  грех.  Поминальные трапезы по мертвым нельзя строить,
это, мол, тризна языческая, и нельзя к могилам с дарами ходить в отцовские
дни.  Грибы на  погосте поганые,  ибо  растут на  прахе идольском.  Погост
распахать,  чтоб и следа от прошлого не было.  Ходили они из дома в дом, и
до того дошло, что их не пускали. У нас-то! Где и запоров нет нигде.
     Передохнув, Приселко продолжал:
     - Спорили с ними. Говорил тебе, Не один я грамотный. Христос сказал в
евангелии:  не в уста,  а из уст.  Кем же пост установлен?  Людьми. Почему
белка  нечистая?  И  нигде  не  сказано в  писании,  чтобы не  веселиться.
Объясняли мы  им,  что  с  незапамятного времени не  было среди нас убийц,
воров, блуда. Говорили: ищите греха в вашем Киеве, там и найдете. Вы, мол,
на внешее смотрите,  вы в душу глядите.  Один было поколебался, другой его
укрепил,  и вышли мы хуже грабителей.  Они ж проклинать начали,  и, князь,
пойми,  люди озлобились.  Или пусть монахи добром уйдут,  либо оставить их
без пищи и  воды -  ничего есть не давать и  к колодцам не пускать;  И еще
худшее обещали.  Инокам -  ничто.  Убейте нас,  говорят,  а  мы божье дело
делаем, ваши души спасаем, себя не пощадим.
     Внизу и в стороне,  у края поляны, испуганно метнулись лошади, топоча
спутанными ногами. Послышался окрик, и все стихло.
     - Зверь лесом прошел,  и  его  кони  почуяли,  -  объяснил Приселко и
продолжал свою  повесть:  -  От  смуты  князь  со  стариками решили иноков
вывести от нас.  Набили мы им мешки хлебом - иной пищи они не принимали, -
и вывел я их сюда,  к дубам.  Вели в мешках, на головы надетых, чтоб они к
нам не вернулись.  Здесь я им дорогу в Курск указал. Отказались. Пойдут-де
в  леса проповедовать.  Я  их проводил по дороге на Кром.  Иного нет здесь
пути.  А там -  как хотят. И вот о чем была моя с ними последняя беседа. Я
их просил:
     "Помягче,  святые отцы,  будьте.  Ведь  у  вас  и  совсем дурно может
получиться".
     Старший инок, Кукша по имени, меня сыном дьявола назвал. Я ему:
     "На Руси о  дьяволе не  слыхали,  это латиняне без дьявола ступить не
умеют.  Не  было на  Руси злого язычества,  брак соблюдали,  женскую честь
чтили". - И еще предостерег их: "Не озлобляйте людей!"
     "А мы и так пришли за венцом мученическим!"
     Спрашиваю:
     "А что тем будет, кого вы в убийство введете?"
     "Вечная мука!"
     "Так вы их вечными муками себе приобретете царствие небесное?"
     Младший, Никон, будто бы дрогнул. Проводил я их за яр, через речку, и
пошли они  той же  дорогой,  где тебе завтра ехать.  Спорили они на  ходу,
легко понять о чем.  Я стою. Разом они оглянулись, одинаковые, как опенки,
один руку поднял,  проклинал,  то ли прощался... Так-то, князь. Ты помнишь
сказку о буре с солнцем?
     - Какую? - отозвался Владимир.
     - Ехал  в  степи всадник.  Буря с  солнцем поспорили:  кто  сильнее и
сможет с него шапку снять?  Буря рвала,  трепала,  с коня сбила.  Но -  не
одолела.  Натянул всадник шапку на самые уши,  клещами рви - не сорвешь. А
солнце как пригрело,  так всадник сначала шапку сбил на затылок,  а  там и
вовсе снял да еще песню затянул про доброе солнышко.  Поверишь ли,  я  эту
сказочку на десять ладов слыхал на разных языках да в  разных землях.  Все
знают,   что  сила  в   уме  да  в   добре,   в  насилии  же  слабость  да
смерть-разоренье.  Однако же  клонят к  насилию.  Оно  легче насильничать:
ломать -  не строить.  Кончу же тем,  чем начал;  если б  мудрости со слов
учились, давно все мудрые были. Не взыщи за мое многословие.
     - Нет,  -  твердо,  по-мужски сказал юный князь.  -  Не взыскивать, а
благодарить тебя мне подобает.
     Прозрачно-осеннее звездное небо  роняло  невидимые холодные хлопья на
замерший  лес.  Владимир  закутался в  овчины  и,  пригревшись,  мгновенно
заснул.  Приселко потушил светильник,  погасив и глаза филина,  который со
странным для  непонятливых людей  удовольствием глазел  на  огонь,  слушая
людской голос.  Род человеческий не обижал род филинов, и хоть окрестил их
смешным прозвищем пугачей, но кто ж обижается на слово! Груздем назови, да
в кузов не клади.
     Внутри  человечьего гнезда стало  темнее,  чем  наружи.  Когда  глаза
филина отдохнули от слепящего света,  крупная птица, величиной чуть меньше
степного орла,  пошла шагать с  ветки на ветку,  выбираясь на простор -  у
филина в чаще дубовых ветвей были свои тропы, как у человека на земле. Вот
и место,  где можно распустить крылья.  Подпрыгнув, филин беззвучно оперся
на  воздух мягким пером,  косо взмыл над поляной,  без усилий помчался над
вершинами леса  на  запад.  За  время,  которое человек тратит,  чтобы  на
быстром коне проскакать версту,  филин одолел добрых шесть и  уже  парил в
воздухе над  полем  вятицкого града,  приютившего Алексея-Приселка.  Хлеба
убрали, мыши искали уроненные зерна, а филин искал мышей. Чем больше мышей
подберет филин,  тем меньше их,  покончив с  полем,  отправится на  грабеж
хлебных кладей.


     Утром вброд перешли через верховье реки Усожи,  которая текла по яру,
и  вскоре выбрались на  большую дорогу из Курска в  Кром.  Владимир вперед
послал не дозорных,  а вестников,  чтобы предупреждать и встречных, и кого
обгоняли:  не  бойтесь!  Сын князя Всеволода Переяславльского мирно идет с
конными.


     Большая дорога положена широкой лентой от  Курска на Кром,  и  бывала
она в это время года многолюдна.  Весной купцы, одолев переволоку из Донца
в   Сейм,   под  Курском  поднимались  Тускорью,   а  в  верховье  Тускори
переваливали в  Оку.  Навстречу им  тянули  купцы,  направляющиеся на  юг.
Осеннее  мелководье закрывало Тускорь.  Зато  находилось достаточно телег,
лошадей и  людей  на  сухом пути,  и  берег Сейма под  Курском являл собою
подобие  большого  торга.  Сюда,  окончив  с  уборкой  урожая,  съезжались