острые,  раздвоенные кабаньи копытца.  Зверь  любит  дороги.  Даже  кабан,
которому  чаща  нипочем,   бережет  силу;   пробивая  свои  тропы,  охотно
пользуется чужими: как и люди. Трудно узнать, да и не к чему допытываться,
кто эту дороженьку первым пробивал, человек ли, зверь ли.
     Крупного  зверя  сейчас  не  увидишь.   Передний  дозор  шел  -  кого
потревожил с места,  кого предупредил. Да и сами всадники идут без опаски.
И  песня,  и  беседа.  Не  на  охоту собрались,  зверь же,  не  зная того,
опасается. Зато лесная куница глядит без страха. Умный зверь. Рыжую шкурку
прячет за  стволом либо  к  развилку сучьев прильнет,  как  льняная прядь,
только и показывает,  что носик черный да глазки -  черничные ягодки. Пока
не шевельнется - век будешь прямо на нее глядеть, да не углядишь. Белка же
смела по-ребячески -  не твердой душой,  а детским неведеньем, хоть и учат
ее ласка, все ястреба - большая семья, - учит филин с совою, та же куница.
И -  не научат.  Стало быть,  не в учении сила, не в учителях, не в науке.
Так в ком же?  В ученике.  И коли бы знать заранее, кого учить, а кого так
пустить,   то  и  ученых  стало  бы  в  сем  свете  поболее,   а  учителей
потребовалось бы  куда поменее.  И  были бы  учителя те  слабы числом,  но
велики мудростью.
     Так-то,  молодой князь,  учись. Мать Анна говорит: больше книг читай.
Отец Всеволод перечит ей:  верь больше глазам,  меньше ушам. Как же так? А
так,  что чтение есть тот же разговор.  Без чтения нельзя, однако же книга
так же лгать умеет, как живой человек, и многие книги для обмана написаны,
когда писатель с чужого слуха брал без проверки.  А чем мерить? Знаньем да
опытом.
     Прыгают белки,  не  таясь  от  людей.  Беличье мясо  вкусно,  получше
оленины,  а  медвежатина и кабанина против беличьего,  как падаль.  Белкой
брезгают от сытости,  да и на мышь она похожа ободранная.  Так рассказывал
боярин Порей. Ему довелось всего пробовать.
     - Пишут,  что хозары брали со здешних дань по белке с дыма,  - сказал
князь Владимир,  -  пока мой пращур Святослав хозаров не разогнал.  Дешево
брали...
     - Кто пишет? - отозвался Порей.
     - Погодную запись я видал у отца.
     - О  белке и  я слыхал.  Да еще в других местах будто брали хозары по
шелегу с плуга.  Это притча.  Сам видишь, какая в лесу белке цена - шелег,
монетка медная, тертая.
     Владимир слушал, не мешая. Боярин рассуждал:
     - Белка.  Горностай.  Шелег.  Все равно,  что ржаной сноп либо горсть
льна. Ничто. Иносказательно нужно понять.
     Четыре способа даны,  думал Владимир:  книга,  ухо  для  чужих речей,
глаз, чтоб самому видеть, да разум, чтобы правду найти в каждом малом даже
деле.  Молчание -  золото для ума,  чтоб самому себе не мешать. Свое слово
вылетит -  его не поймаешь,  и лучше ловить чужие слова, эти птички сами в
сетку летят.
     А сердце?  А совесть?  Глазу легко отличать от белого черное, зеленое
от  желтого...  Бог знает.  Бог-то  бог,  да сам не будь плох.  Слабого не
обижай,  бессильного защити,  больному помоги,  голодного накорми.  Такого
целый мешок наберешь, а вдуматься, почему один слаб, другой же силен, один
сыт,  другой голоден, и делаются слова бесчисленны, как опавшие листья или
как солома:  лежит горой,  а зерно снизу зарылось,  не видно.  Через мысли
трудней пробиться, чем через лесные чащи.
     Род приходит,  и род проходит,  а Земля пребывает вовеки.  Но лицо ее
меняется.  На  высоких  горах  находят  скорлупу морских  раковин,  речные
рудо-желтые пески проступают на  высоких местах близ  Днепра,  леса идут в
степи,  и  верно поется в песне о древесных полчищах,  поистине уподобляет
певец  корни  ногам,  сучья -  рукам,  а  морщинистую кору  -  богатырским
доспехам. Мир хоть и пребывает вовеки, но изменчив он, нельзя войти дважды
в  одну и ту же воду так же,  как не поймаешь уходящее время.  Владимир не
бывал на горах,  не его мысль о  текучей воде.  Откуда ж взялось?  Молодой
князь не помнил.  Много слышано,  немало прочитано и не улеглось в голове,
да  к  чему же  знать имя сочинившего книгу.  Запомнилось сказанное не для
того,  чтоб щеголять ученостью, как делают книжники, а чтоб понять нечто в
себе и в других. Наука бесконечна, как жизнь, - так кажется юноше.
     Впереди посветлело,  будто  бы  лесу  конец.  Тропа  вынесла коней на
поляну и  разбежалась звериными тропочками,  вблизи от опушки еще видными,
но исчезли и они.  Зверь,  как и люди, привыкнув в тесноте ступать в чужой
след, выйдя на волю, недолго держится стеснительной привычки.
     Вместе с  окрестным лесом широкая поляна изгибалась вниз,  вниз,  как
изогнутый щит, и падала, поглощенная лесистым яром. Пониже опушки шагов на
четыреста стояли  сторожами несколько старых  дубов  в  пожухлой от  осени
листве. Близ них ждали и спешившиеся дозорные, а с ними еще какие-то люди.
     Сблизившись,  князь  Владимир  поздоровался первым  с  чужими,  и  те
ответили ему медленно,  вразнобой, без стесненья приглядываясь, и старший,
с  непокрытой головой  в  стриженных под  горшок,  битых  сединой волосах,
спросил:
     - Ты и  будешь сын Всеволода-князя,  Ярославова сына?  -  И,  получив
подтвержденье,  пригласил:  -  Гостюй в  нашем лесу.  Меня  зови Приселко,
по-крещеному Алексей.
     Объяснил он;  что град его отсюда будет верстах не то в пяти, не то в
шести.
     - Пути-то  не мерены,  да дорога-то нехороша,  сам ты видал,  да и  в
сторону от твоего пути будет,  и,  коль к  нам пойдешь ночевать,  назавтра
тебе,  княже,  тем же путем сюда выходить надо будет,  и,  стало быть,  ты
вроде да  как  бы  и  с  места не  сдвинешься,  ведь по  дорогам у  нас не
поскачешь,  мы вот пешком по лесу конного обгоняем,  -  и  для наглядности
показал, как шагает пошире аршина длинной ногой, обутой по-вятицки в ладно
плетенный лапоть.  -  А над лаптем не смейся,  в нем цепко ступать, и ногу
бережешь,  и  ноге легче будет,  чем в  твоем сапоге,  однако есть у нас и
сапоги,  лапоть же носим для удобства в лесу. Ты ж не взыщи, хочешь, к нам
провожу,  отдохнете, коль устали, оно ведь за угощеньем-тем мы не встанем,
мы на достатки-те не жалуемся.  Так-то,  оно ведь косточки-те твои мягкие,
не привыкли на жестком-то.
     Длинную свою речь вятич сплел,  как лапоть плетут -  будто из  одного
лыка сплетен,  концов не видать,  - однако не запнулся ни разу, не спешил,
слов не мял,  где нужно -  передыхал.  Кончил,  и  остальные вместе с  ним
поклонились -  приглашают,  а  ты как хочешь:  примешь не примешь,  была б
честь предложена.
     Услыхав про  мягкие  косточки,  Владимир решил  -  здесь  ночевать и,
спрыгнув с коня,  отстегнул подпруги,  снял седло и отнес к ближнему дубу,
примолвив: