Папские  владенья были  опустошены,  обезлюдели.  Оставшиеся в  живых
подданные ненавидели владыку.  Злоба  тлела  в  свежих развалинах Великого
Города.
     Старый исполин Гискар отвез папу в  Солерно.  Папа вязал и  разрешал,
писал,   подписывал,   рассылал  послания,   приказы,  воззвания,  посылал
разведчиков,  лазутчиков,  посланников,  послов.  Не давая пощады себе, он
чинил,  надвязывал,  латал сеть  -  так  нищий рыбак корпит над  обрывками
невода, в котором резвилась дельфинья стая.
     Каносса была вершиной.  После Каноссы начался распад.  Или в  Каноссе
совершилась ошибка?  Нет.  Генрих  был  так  светел  в  искреннем  подвиге
покаяния,  был добр,  честен.  Папа не  ошибся,  не  ошибался.  Это дьявол
соблазнил Германию,  Генриха,  германских епископов,  монахов, владетелей,
весь народ. Дьявол! Враг бога! Враг рода человеческого. Отец лжи.
     Брат Бартоломей ужасался мыслям своего духовного сына:
     - Дьявол мал,  дьявол ничтожен, он вор. Не нужно! Именем милосердного
бога запрещаю тебе!!!
     Запрещал,   отпускал  грех   возведенья  в   могущество  дьявольского
ничтожества,   а   папа  Григорий  опять  и   опять  возвращался  на  путь
заблуждений.
     - О боге думай, о боге! - бессильно требовал брат Бартоломей.
     Папа  спорил.   Он   спорил  на  исповеди,   совершая  новый  грех  -
неповиновенье духовнику,  и дьявол,  подслушивая,  корчился в немом смехе:
власть, власть земная, это покрепче райского яблока!
     Брат Бартоломей угас незаметно, будто уснул, во время не то спора, не
то  исповеди папы  Григория,  а  папа продолжал говорить,  обличая великие
козни дьявола, пока наконец не заметил, что все кончилось, что напрасно он
нарушает покой усопшего духовника, друга, брата, последней опоры.
     Через пять  дней  папа  Григорий Седьмой,  подписывая новое послание,
упал головой на стол,  и  приподнялся,  борясь и  ловя перо,  и откинулся,
захрипев,  и  было дано ему отпущенье,  как умирающему,  и слова отпущенья
замолкли с последним толчком изменившего сердца.
     Есть предание.  Некто,  закрыв лицо капюшоном, стоял у гроба великого
папы.  Его хотели удалить,  но  руки не поднялись и  языки онемели.  Пламя
свечей стало синим,  как в  подземельях,  дым ладана сгустился,  и  певчие
умолкли.  Потом вдруг все стало обычным,  но, как исчез пришелец, никто не
заметил.  Остались два следа,  вплавленных в камень и похожих на отпечатки
копыт. Плиту заменили.


     Восточные христиане долго,  мучительно,  гневно  спорили  о  догматах
веры.  Лжетолкование -  ересь,  ведущая в  ад  -  империю дьявола.  Дьявол
некогда восстал против бога,  был низвержен и  заточен в аду навечно -  до
известного только богу дня Страшного Суда.
     На  Западе  многие  верили:  в  тысячном  году  по  рождестве  Христа
завершится судьба  мира.  Время  остановится,  небо  разверзнется,  и  бог
призовет людей на Страшный Суд.  Ужас сплетался с надеждой:  труд и борьба
станут не нужны,  падет бремя метаний души и  голода тела,  никто не будет
терпеть до последнего вздоха и умирать в одиночку.  Умрем все сразу, и все
вместе восстанем перед  богом,  и  каждому будет оказана справедливость по
делам его.
     Пришел  тысячный год.  И  прошел.  И  не  изменилось ничто.  Знамения
обманули,  провозвестники солгали.  Путь  человека идет  в  бесконечность,
непостижимую, ужасающую.
     Бог   отдалился.   Слово   папской   Церкви   все   явственней,   все
возмутительней разрывается с  делом.  Пропасть ширится,  и дьявол,  сложив
печати на вратах преисподней, является людям в свете дня.
     Нет  божьего  храма,  который  обошелся бы  без  изображений дьявола;
неверие в него -  такой же смертный грех, как отрицание бога, и враг легко
облекается плотью,  усиливается, смелеет. Нарядившись монахом, он ходит по
дорогам.  Он сидит на церковных крышах,  не стесняясь соседства с крестом.
Иной раз,  забавляясь,  он  мечет камни в  храмы,  да  так,  что разбивает
колокола.
     Сеньоры гнут подданных, как корзинщик лозу. Сопротивление невозможно,
молитва бессильна. Слабый бормочет:
     - Хорошо,  я  согнусь и  буду  глядеть вниз.  Там,  как  меня научили
священники,  сидит дьявол.  И  пока священник читает слова,  которых я  не
понимаю, я попробую договориться с дьяволом.   О н   требует душу?  У меня
пепел вместо души,  не жалко отдать.  Зато  о н  научит меня  пользоваться
тайными силами растений и камней, я буду лечить себя, и моих, и скотину...
     Слабый повышает голос:
     - Священник учит меня терпеть,  вздыхать и молчать.  А  о н,  дьявол,
любит смех.  О н  сам развлекается и развлекает людей. О н  может дать мне
богатство.  И  подарит амулет,  чтоб каждая женщина,  какую захочу,  стала
моей!  Хочу жену сеньора,  его мать, дочерей! Я на земле жить хочу! Здесь!
Сейчас!
     Слабый кричит:
     - Ведь на меня никто и  смотреть не хочет!  Сеньор силой опозорил мою
жену.  Смеются же надо мной - рогач! Меня бьют и надо мной же издеваются -
битый! Когда меня повесят, все будут кататься со смеху: какую рожу скорчил
этот урод!  Над  кем потешаются наши сказки?  Надо мной!  Все против меня.
Хорошо же,  дождетесь!  Мой дед пахал.  Из борозды вылез карлик и спросил:
"Хочешь,  я  укажу тебе клад?" Старый пес с испуга перекрестился,  будь он
проклят,   и  карлик  исчез.  Я  бы  не  упустил  случая.  Эй!  Кто  купит
христианскую душу? Где ты, друг-дьявол?
     Ветер выкатывает луну из-за  облаков,  и  прячет,  и  вновь обнажает:
играют...  Добрая ночь -  света достаточно, чтобы не сбиться, тени хватит,
чтоб  спрятаться.  Днем  опасно ходить по  дорогам,  даже работать в  поле
небезопасно.
     - Наш сеньор-норманн зовет нас волками. Походя обижает, увечит. Может
убить так просто,  для забавы. По-моему, нелепо портить свое имущество, не
правда ли?
     - Поменьше рассуждай,  побольше оглядывайся.  Они и  друг другу-то не
дают пощады - папа, норманны, германцы, рыцари. Ночь - вот наш день.
     - Да,  ночью спокойно,  они спят.  Вот мы и  пришли.  Здесь был город
Кумы. Какие деревья, какая трава! Земля здесь жирна.
     - Вот и каменный человек.  Утонул в земле. Его ноги, наверное, обвиты
корнями.
     - Да,  ему не подняться.  Глаза-то открыты.  Он смотрит?  Доброй ночи
тебе, каменный, доброй ночи!
     - Не счесть,  сколько ему когда-то таскали даров.  Цветы, вино, мясо,