каждому дороже  всего,  и  только  пустынники свою  волю  отвоевывали,  не
попирая соседа.  Но философ и  их упрекнет:  что за пример -  отречение от
жизни и спасение личное, свое, для себя...
     Знатные поляки,  смущенные грозными письмами папы  Григория Седьмого,
но также и из гордости, вернули Изяславу Ярославичу разорительные для него
подарки и, прищурившись, не мешали изгнанникам сговариваться с Болеславом.
Пусть король получит себе в  особое владенье города,  не раз менявшие если
не  владельца в  точном смысле слова,  то княжих посадников на королевских
кастелянов. Королю много силы не прибавится.
     Потрепанные чехи не угрожали польскому тылу. Вести с Руси, плохие для
одних, были хороши для других, как Обычно бывает с вестями: кто-то плачет,
кто-то  песенки  поет.  Изяслав Ярославич,  правда,  не  радовался тяжелой
болезни своего брата  Святослава.  Людям незлым такие радости чужды,  и  к
тому же  они опасаются,  как бы  на себя не накликать беду.  Так,  Изяслав
Ярославич  искренне  плакал,   узнав  о.   кончине  брата.   Все-то  дурно
получилось.  Жили в  ссоре,  не  помирились перед смертью.  Правда,  еще в
детстве младший забивал старшего и  в  скачке,  и  на  охоте,  не  миловал
быстрым словом. Что ж с него взять, богатырь был.
     Отслужив  по  брату  панихиды до  сорокового дня,  Изяслав  Ярославич
ободрился духом.  Мертвым свое,  живым  свое.  Любимое Берестово сделалось
ближе.  Ничего не скажешь - Святослав не пустил бы Изяслава на Русь, отбил
бы и поляков.  Не раз между братьями были пересылки,  не раз Изяслав богом
просил  брата  опомниться,  не  рушить порядка,  установленного отцом.  На
длинные письма с укорами, убежденьями, с наставленьями от святого писания,
от  подобающих  делу  светских  книг  Святослав  отвечал  кратко  и  почти
одинаково:  на стол не пущу, приезжай жить при мне на моей воле, тебя ни в
чем не  обижу;  если же  с  войском пойдешь,  поймаю и  буду держать,  как
голубя,  но летать не позволю, довольно налетался ты по чужим дворам, пора
тебе отдохнуть бы. Подписывался, как отец Ярослав: великий князь и царь.
     Святослав преставился в  январе 1076 года,  на киевский стол киевляне
посадили Всеволода,  свято место пусто не бывает. С этим братом у Изяслава
ссор  не  случалось,  в  изгнании своем бывший киевский князь Всеволода не
винил,  зная по  совести,  что  и  сам  на  его  месте также подчинился бы
Святославу.  Святослав -  сила,  сила  солому ломит.  Свои  ошибки Изяслав
Ярославич считал не раз,  не два, в чем ему с охотой помогали сыновья, как
и он, утомленные жить под чужими крышами.
     В  сороковой день по  кончине брата Изяслав Ярославич устроил по  нем
большие поминки -  русскую тризну - и написал брату Всеволоду. Новый князь
киевский  ответил  дружелюбно,   в   охотку  приняв  состязанье  в  выборе
подобающих книжникам примеров.  Обмен  письмами продолжался.  Между  строк
Изяслав Ярославич читал незряшные братские сомненья:  как-то и киевляне, и
Русь  примут  возвращенье старшего брата  и  отказ  младшего от  киевского
стола,  буде такое совершится?  Что скажут духовные, им известны обещанья,
данные пане Григорию Седьмому?
     На второе Изяславу было легко ответить:  в  крайности люди обещаются,
чем другие пользуются. Так с ним поступил папа, обещанье вынудил, а помощи
не подал,  почему Изяслав чист,  да и договора с папой писано не было. Над
своими государями римского обряда Церкви папа не властен,  а на Русь ему и
вовсе нет хода.
     Стараясь обратить к  себе брата,  Изяслав сулил ни  в  чем  никому не
вымещать  изгнанье,  утверждал  за  Всеволодом Черниговское княженье.  Шли
письма  к  известным  киевлянам,  к  боярам-дружинникам,  в  монастыри,  к
митрополиту,  к епископам.  С письмами спешили и дни, и недели, сошел снег
не только в Киеве,  но и в Новгороде,  на реках сплыл лед низовой,  за ним
верховой,  на плодовых деревьях цвет,  потеряв лепестки,  пошел в  завязь,
хлеб на полях -  в  колос,  в  лесах доцвела липа,  люди повсюду справляли
купальные  игры  в   единственную  в  году  ночь,   когда  для  счастливца
таинственным огоньком обозначит себя цветок папоротника,  - тут-то и вошел
в  Червонную Русь  Изяслав  Ярославич с  польским  полком.  Здесь  же,  на
Волынской земле,  его встретил Всеволод с  русским полком.  Боя не было по
ненужности  дела.  Поляков  отпустили.  Ведомый  Всеволодом,  Изяслав  без
препятствий  сел  в  Киеве  и  пустился  молебствовать по  монастырям,  по
церквам:  простой,  с  открытой для просящего мошной,  словом ни о  чем не
помянет,  будто бы ничего не было.  Будто до сего времени был сон, ныне же
светлая явь.  Иноземцы,  проживавшие в  Киеве по  своим обычаям,  для чего
занимали свои части - улицы города, не удивлялись. И в германской улице, и
в  еврейской,  и  в греческой,  как в варяжской,  в армянской,  привыкли к
бескровным сменам князей.  Если перед первым возвращеньем Изяслава его сын
Мстислав и пролил сколько-то крови,  то вытекло ее ничтожно мало, особенно
на посторонний глаз: едва пятьдесят русских убили - капелька.
     Словом,  завершилось как лучше не  надо.  Изяслав припал к  чудесному
Берестову-селу  всей  душой.  Издали  он  себе  мнился  подобием  селезня,
лишенного серой утицы в  разгар весенней любви,  снилась Русь  и  Русь,  и
красота  берестовских  теремов  манила  обещаньем  блаженства.  На  княжом
берестовском дворе нашлись старые слуги,  бог  спас терема от  пожара,  от
молнии.  На  голубятне жили дети оставленных им  голубей,  да  и  с  собой
Изяслав  привез  две  корзины  -  десятка три  пар  германских да  ляшских
летунов. Все будет по-старому.
     Ан нет, не потекут реки вспять, не прирастут выпавшие зубы, не влезть
змее в  старую кожу,  как ни прикидывай,  все одно -  нельзя жить сначала.
Кому как,  а русскому чужбина -  отрава. Песня, петая боярином Андреем, по
прозвищу Боян,  на  свадьбе Изяславова племянника Владимира,  с  тех  дней
стала  достояньем  гусляров,   Изяславу  же  услышалась  как  новинка.  Не
понравилась.  Для молодых-то годится,  быть может.  Но не ему с его старой
княгиней,  которая без тревоги дожидалась возвращения мужа, сидя в покое и
в холе за монастырской стеной.  Дослушав, князь помиловал певца. Верно, ой
верно,  ему ли  не  знать.  Если оттуда отпустят,  вернуться бы  только на
Русь...
     Сидел Изяслав в Берестове смирно,  слишком смирно. Занялся голубями и
- бросил,  разве  уж  так,  от  нечего  делать,  через  день,  через  два,
понемногу. Мед по-старинному крепок и сладок, да горло стало не то.
     Приехал старый знакомец, полоцкий боярин Бермята. Мед прежний, а пить
не хочу.  Оценивши в  изгнанье кривские хитрости,  Изяслав не озлобился на
полоцких,  не  отказал  Бермяте от  двора,  подарил ему  щедрый  подарок -
открытую душу.
     - Там,  за нашей землей,  -  рассказывал Изяслав,  - каждый владетель
каждому враг.  Все у  них шевелится,  кто грызется от бедности,  кто -  от
богатства,  малоимущий владетель гнется послушно,  как  лук,  но  норовит,
чтобы стрела отскочила в стрелка. Ты, змей лукавый и мудрый, скажи-ка, что
человеку потребно? Молчишь? Я тебе объясню. Нужен покой человеку, чтоб ему