истинных друзей  народа  или  даже  тайных руководителей его, остаток гребня
Горы, порабощенный и  вынужденный  к  молчанию термидорианским  переворотом.
Теперь пришло их время, теперь  или никогда; пусть  они спустятся и говорят.
Они спускаются,  эти  шестьдесят, приглашенные  санкюлотизмом: Ромм  - автор
нового  календаря, Рюль, разбивший  дароносицу,  Гужон,  Дюкнуа,  Субрани  и
другие.  Санкюлотизм  радостно окружает их.  Ромм  занимает председательское
место, и начинается принятие резолюций и декретов. Быстро  следуют декрет за
декретом после чередующихся кратких прений или, вернее,  строф и  антистроф:
они  удешевят хлеб,  пробудят  спящего льва.  И  при  каждом  новом  декрете
санкюлотизм кричит: "Постановлено, постановлено!" - и бьет в барабаны.
     Работа, требующая  месяцев, исполняется в несколько часов. Вдруг входит
фигура,  в которой  при свете ламп все  узнают Лежандра, и произносит слова,
достойные быть освистанными! А затем, смотрите,  входит секция Лепелетье или
другая секция, Muscadin, и "золотая  молодежь" со штыками  и  с таким видом,
который явно свидетельствует о готовности пронзить ими людей. Слышится топот
ног,  сверкают  при свете  ламп  штыки.  Что  тут  остается  делать  народу,
измученному  долгим  бунтом,  упавшему  духом, темному,  голодному,  как  не
бежать, не  прятаться,  куда только  можно? Даже  в окна приходится прыгать,
чтобы спастись.  Секции менял  и "золотая молодежь"  сметают  его  стальными
метлами  далеко в  глубь  предместий.  Новая победа!  Декреты шестидесяти не
только отменены, но и объявлены несуществующими. Ромм, Рюль, Гужон и  другие
руководители,  в  числе  тринадцати,  отданы под суд. Непрерывное  заседание
оканчивается в три часа утра18. Санкюлотизм, еще раз отброшенный,
лежит, вытягивая свои члены, вытягивая их в последний раз.
     Таково  было  1-е прериаля, 20  мая  1795 года.  2-го  и  3-го прериаля
санкюлотизм все  еще продолжал вытягиваться и вдруг неожиданно забил в  свой
набат и стал сходиться вооруженный, но это не помогло ему. Что пользы в том,
что  мы  с нашими  Роммом и Рюлем,  обвиненными,  но  еще  не арестованными,
учреждаем  новый,  "истинно   национальный  Конвент",  свой  собственный,  в
восточной  части Парижа  и объявляем  других вне закона?  Что пользы, что мы
выстраиваемся  вооруженные  и выступаем?  Военная сила и секции  Muscadin, в
числе около 30 тысяч человек, окружают этот  ложный  Конвент, и нам остается
только  переругиваться,  перебрасываться  насмешливыми прозвищами: Muscadins
против  Кровопийцы  (Buveurs   de   Sang).   Убийца   Феро,   захваченный  с
окровавленной  рукой, приговоренный к смерти и отправляемый на гильотину  на
Гревской площади,  отбит, отведен обратно  в Сент-Антуанское  предместье; но
все  напрасно.  Секционеры Конвента и "золотая молодежь"  приходят, согласно
декрету, искать его и даже более: разоружить  Сент-Антуан! И  его разоружают
благодаря привозу  пушек,  отбитию  орудий  у  мятежников, военной  отваге и
страху перед законом. Сент-Антуан отдает свое  оружие; Сантер  даже советует
сделать это, опасаясь за свою жизнь и за пивоварню. Убийца  Феро бросается с
высокой крыши - и все пропало19.
     Видя  это,  старый  Рюль прострелил,  из  пистолета  свою  старую седую
голову, разбил на  куски свою жизнь, как дароносицу в Реймсе. Ромм,  Гужон и
другие стоят перед наскоро назначенным военным трибуналом. Услышав приговор,
Гужон  вынул нож,  пронзил им свою грудь и, передав его своему соседу Ромму,
упал мертвым. Ромм и почти все остальные сделали то же самое: римская смерть
пронеслась здесь,  как  в электрической  цепи,  прежде чем  успели вмешаться
судебные, приставы! Гильотина получила только остальных.
     Это были Ultimi Romanorumприговорить к смерти, но они, как оказалось, уже уехали, отплыли в Синамарри
и к горячим  грязям Суринама. Там Бийо будет  жить, окруженный стаями ручных
попугаев, а Колло получит  лихорадку и,  выпив целую  бутылку  водки, сожжет
себе  внутренности20.  Санкюлотизм  не  расправляет  более  своих
членов. Спавший лев  теперь  мертв,  и теперь, как  мы видим, всякое  копыто
может лягать его.
     
        "Глава шестая. ЖАРЕНЫЕ СЕЛЬДИ"

     Так умирает санкюлотизм, плоть санкюлотизма, или так он видоизменяется.
Его пифийская "Карманьола" в лохмотьях превратилась  в  пирровы танцы  балов
дочери  Кабаррюса.  Санкюлотизм  умер, уничтоженный новыми  "измами"  такого
рода, которые были его же собственным естественным порождением, и похоронен,
можно сказать,  с таким оглушительным ликованием  и дисгармонией похоронного
звона с  их стороны, что только спустя  полстолетия или  около того начинают
ясно понимать, почему он когда-либо существовал.
     И,  однако, в нем есть смысл:  санкюлотизм действительно жил как  новое
порождение своего времени и даже  продолжает жить и  теперь;  он не  умер, а
только видоизменился. Дух его жив и распространяется вширь и вдаль, переходя
из одного телесного образа в другой, менее уродливый, как  это вообще делает
время с новыми  порождениями,  пока  в  какой-нибудь совершенной форме он не
обнимет весь мир. Уже  и теперь умные люди  повсюду понимают, что они должны
опираться на свое человеческое достоинство, а не на украшения к нему.  Кто в
эти эпохи в нашей Европе опирается на украшения, формулы, кюлотизм какого бы
то  ни было сорта, тот рядится  в стародавнюю одежду, в  овчину, и не  может
долго существовать. Но  что  касается плоти  санкюлотизма, то она  умерла  и
погребена и, надо надеяться,  не воскреснет в своей первоначальной уродливой
форме еще тысячу лет.
     Был ли он страшнейшим явлением, когда-либо порожденным временем? Был по
крайней мере одним  из самых страшных. Этот Конвент, ныне антиякобинский,  с
намерением   оправдаться  и   упрочить  свое   положение  публикует   списки
преступлений, совершенных царством террора, - списки гильотинированных. "Эти
списки неполны", -  кричит желчный аббат Монгайяр. "Сколько  же в них стояло
имен?"  - думает читатель. Две  тысячи  без малого.  "Их было свыше  четырех
тысяч",   -   кричит  Монгайяр,  считая   гильотинированных,  расстрелянных,
потопленных,    преданных   жесточайшей   смерти,   в    том    числе    900
женщин21. Это ужасная сумма человеческих  жизней, господин аббат:
такое  же  число людей, увеличенное в десять раз, было  расстреляно на полях
битв и доставило славную победу с  молебствиями.  Это почти двухсотая  часть
того,  сколько  погибло во всю  Семилетнюю войну, а  этой Семилетней  войной
великий  Фридрих отнял  Силезию у великой Терезии, и  г-жа Помпадур, язвимая
жалом  эпиграмм,  убедилась, что она не  может быть Агнессой Сорель!  Голова
человека -  это странная, пустая и гулкая оболочка, господин аббат,  которой
не приносит пользы изучение петушиных боев.
     Но что,  если  б  история услышала  о существовании где-нибудь  на этой
планете нации, третьей  части  которой не хватает в  продолжение  30  недель
ежегодно третьей  части картофеля,  нужного  ей для пропитания?22
История  в таком случае  чувствует себя обязанной признать,  что  голод есть
голод,  что  голод  из  года в  год заставляет предполагать  многое; история