Робеспьер сам появляется в  Конвенте и всходит  на трибуну! Желчное лицо его
мрачнее обычного; судите, с  интересом ли  слушают его Тальены, Бурдоны. Это
голос,  предвещающий  жизнь  или  смерть.  Нескончаемо, немелодично, подобно
крику  совы,   звучит   этот   пророческий  голос:  разлагающееся  состояние
республиканского  духа, развращенный  оппортунизм, сами комитеты  спасения и
безопасности заражены; отступление замечается то с той, то с другой стороны;
я, Максимилиан, один остаюсь  неразвращенным, готовым умереть,  чтобы подать
пример.  Какое  же  может  быть  средство  против  всего  этого?  Гильотина,
подкрепление  энергии  все  исцеляющей  гильотины;  смерть  изменникам  всех
оттенков!  Так  звучит  пророческий  голос  под  отражающими  звуки  сводами
Конвента.  Старая  песня...  Но  сегодня,  о  небо!  Разве  своды  перестали
отражать? Нет  отзвука  в  Конвенте! Лекуэнтр,  старый  торговец  сукнами  в
Версале, в  таких  сомнительных  обстоятельствах не видит  более безопасного
выхода, как  подняться  и  "вкрадчиво" или невкрадчиво  предложить, согласно
установившемуся обычаю,  чтобы речь  Робеспьера "была напечатана и разослана
по  департаментам". Но  слышите? Что это  за резкие звуки, даже  диссонансы?
Почтенные  члены как будто  несогласны; члены комитетов, обвиненные  в речи,
протестуют,  требуют "отсрочки печатания".  Разлад  слышен  все  явственнее;
издатель Фрерон даже вносит  запрос: "Что сталось  со свободой мнений в этом
Конвенте?"  Принятое  было постановление о напечатании и  рассылке отменено.
Робеспьер,  позеленевший   более,   чем  когда-либо,   принужден   удалиться
побежденным; он понял, что это мятеж, что беда близка!
     Мятеж  -  явление самое  роковое в каких бы то  ни  было  предприятиях,
явление,  не   поддающееся  расчету,  быстрое,  ужасное,  с  которым  нельзя
бороться, робея; но мятеж  в Конвенте Робеспьера в особенности, это - огонь,
вспыхнувший в  пороховой  камере корабля! Один отчаянно-смелый  прыжок, и вы
еще можете затоплять его, но промедлите одно мгновение, и корабль, и капитан
его,  команда  и  груз разлетятся далеко, и  путешествие корабля  неожиданно
кончится между небом и  землей. Если Робеспьер успеет в эту же  ночь поднять
Анрио  и компанию и  заставить их  исполнить свой план, он и санкюлотизм еще
могут существовать  некоторое время;  если  нет,  то им конец!  Когда  перед
Оливером Кромвелем  выступил из  рядов агитатор-сержант  и  начал в качестве
представителя многих тысяч  возложивших  на него надежды излагать  жалобы на
обиды, Кромвель своими свирепыми глазами тотчас увидел, как обстоит дело; он
выхватил из  кобуры пистолет и  уничтожил агитатора, и мятеж  прекратился  в
одно мгновение. Кромвелю было по плечу такое дело.
     Что касается Робеспьера,  то он пробирается  вечером в свою  якобинскую
палату лордов,  распространяется там вместо соответствующего решения о своих
горестях,  о  своих  необыкновенных добродетелях  и неподкупности,  о  своей
отвергнутой зловещей речи,  потом читает ее вновь и объявляет, что  он готов
умереть ради предостережения. "Ты  не  должен умереть!" -  кричит якобинство
своими тысячами  голосов. "Робеспьер,  я выпью яд вместе с тобой!" -  кричит
художник  Давид.  "Je  boirai la cique  avec  toi"  -  вещь  несущественная,
исполнять  которую нет  необходимости,  но которая может  быть произнесена в
пылу мгновения.
     Итак,  якобинский  резонатор действует!  Гром  рукоплесканий  покрывает
отвергнутую  Конвентом  речь,  на  всех  якобинских лицах глаза горят  огнем
ярости: восстание -  священный долг; Конвент  должен быть очищен! С  помощью
всевластного народа, предводимого  Анрио и муниципалитетом, мы устроим новое
2 июня. К твоим шатрам, Израиль! Вот  в каком тоне поет якобинство в  полном
смятении восстания. Вон Тальена и всю  оппозицию!  Колло д'Эрбуа, хотя  член
Верховного  комитета спасения,  еще недавно  едва не  расстрелянный,  осыпан
бранью, толчками и рад, что успевает ускользнуть живой. Когда он вошел, весь
растрепанный,  в  зал  комитета,  находившийся  там в  числе других  мрачный
Сен-Жюст  спросил вкрадчивым  голосом: "Что  происходит у  якобинцев?" ""Что
происходит?"  -  повторяет Колло  в  нешуточном  настроении Камбиса.  - Бунт
происходит, вот что! Бунт и всякие  ужасы!  Вам  нужны  наши жизни  - вы  не
получите  их!" Сен-Жюст бормочет  что-то, запинаясь, при  такой камбизовской
речи  и  берет свою  шляпу, чтобы  удалиться. Доклад, о котором он говорил в
комитете,  доклад  о  республиканских  делах  вообще,  который  должен  быть
прочитан на другой день в Конвенте, он не может показать им в эту минуту: он
оставил его у друга;  он достанет его и пришлет, как только  вернется домой.
Но, придя домой, он посылает не доклад, а извещение, что он не пришлет его и
что комитет услышит его завтра с трибуны.
     Итак, пусть каждый, согласно известному благому совету, "молится богу и
держит свой  порох сухим!" Завтра Париж  увидит нечто. Проворные  разведчики
носятся незаметные или  невидимые всю  ночь из одного комитета в  другой, от
собрания  к  собранию, от  Якобинского  клуба в Ратушу. Может ли сон смежить
веки  Тальену,  Фрерону,  Колло?  Могущественный  Анрио,  мэр Флерио,  судья
Коффингаль, прокурор Пайан, Робеспьер и все якобинцы держатся наготове.

        "Глава седьмая. ПАДЕНИЕ"

     На другое  утро, 9-го  термидора, "около  девяти часов",  глаза Тальена
блестят: он видит, что Конвент собрался. Париж  полон слухов, но по  крайней
мере мы собрались  здесь,  в  законном  Конвенте;  мы  не  были схвачены  ни
группами,  ни поодиночке;  не были  остановлены  в  дверях очищающей метлой.
"Allons,  храбрые  депутаты  Равнины, недавние болотные лягушки!"  -  кричит
Тальен, входя  и пожимая  руки. С трибуны  слышится звучный голос Сен-Жюста;
игра началась.
     Сен-Жюст действительно  читает  свой доклад;  зеленая  месть  в  образе
Робеспьера подстерегает  вблизи. Посмотрите,  однако:  едва  успел  Сен-Жюст
прочесть  несколько  фраз,   как   начинаются  перерывы,  идущие  crescendo.
Вскакивает  Тальен,  вторично  поднимается  со  словами:  "Граждане,   вчера
вечером,  у  якобинцев,  я дрожал  за Республику.  Я  сказал себе,  что если
Конвент не решится низложить тирана, то  сделаю это я и с  помощью  вот этой
вещи, если понадобится!" Он обнажает сверкающий кинжал и потрясает им: сталь
Брута,  вот  как  это называется.  Тут  все вскакивают, потрясают  кулаками,
кричат:  "Тирания!  Диктатура!  Триумвират!"  И члены Комитета общественного
спасения  обвиняют, все обвиняют, кричат  или  горячо  аплодируют.  Сен-Жюст
стоит  неподвижно  с бледным лицом; Кутон произносит: "Триумвират?",  бросив
взгляд   на  свои  парализованные  ноги.  Робеспьер  пытается  говорить,  но
председатель Тюрио звонит в  колокольчик, мешая ему, и  весь зал шумит,  как
чертог Эола. Робеспьер  поднимается на трибуну, но должен сойти; он уходит и
возвращается,  его душат ярость,  ужас, отчаяние... Теперь в порядке  дня  -
мятеж!19
     О  председатель Тюрио,  ты,  который был избирателем  Тюрио;  из бойниц
Бастилии ты  видел Сент-Антуан, поднимающийся, подобно приливу океана, видел
с тех пор и многое другое;  видел ли ты когда-либо что-нибудь подобное этому
заседанию?  Звон колокольчика,  чтобы  помешать  Робеспьеру  говорить,  едва