Республику.  Гражданин  Лафлот,  сам подозрительный,  но  желающий  получить
свободу, донес  об этом  заговоре,  и  донос этот может  принести плоды!  На
следующее  утро  послушный  Конвент  утверждает  новый  декрет,  и   комитет
бросается с  ним  за  помощью к Тенвилю,  поставленному почти  в безвыходное
положение. Итак, hors  de Debats (без прений), вы, дерзкие! Стража, исполняй
свой   долг!   Таким   образом,   благодаря   отчаянным   усилиям   комитета
Фукье-Тенвиля, Германа, Леруа Dix Aout и всех славных присяжных, приложивших
к  этому  весь   ум  и  все   силы,   суд  присяжных  становится  достаточно
осведомленным, приговор постановлен, послан с  курьером, изорван и растоптан
ногами:  смерть в этот  же  день. Это было 5 апреля  1794 года. Бедная  жена
Камиля может перестать бродить  около тюрьмы. Даже более: пусть она поцелует
своих  бедных  детей и приготовится сама  войти в нее,  чтобы последовать за
мужем!
     "Дантон гордо держался на колеснице смерти. Не то Камиль:  прошла всего
одна неделя, и  все перевернулось вверх дном: ангел-жена оставлена плачущей;
любовь,  богатство,  революционная слава - все  оставлено у решетки  тюрьмы;
кровожадная  чернь  ревет  теперь  вокруг.  Все это очевидно и, однако,  так
невероятно,  словно  бред  сумасшедшего!  Камиль   борется   и   вырывается;
движениями  плеч  он  сбрасывает   с  себя  камзол,  который  висит  на  нем
привязанный; руки  связаны. "Успокойтесь, мой  друг, - говорит ему Дантон, -
не обращайте внимания на эту подлую чернь (laissez la cette vile canaille)".
У  подножия  эшафота  было  слышно,  как  Дантон произнес: "О моя  жена, моя
дорогая возлюбленная, я  никогда не увижу  тебя больше!" Но он прервал  себя
словами: "Дантон, мужайся!" Он сказал Эро де Сешелю, подошедшему обнять его:
"Наши головы  встретятся там",  в  мешке палача. Его  последние  слова  были
обращены к самому палачу Сансону: "Ты покажешь мою  голову народу; она стоит
этого".
     Так,  подобно  гигантской массе  доблести, тщеславия, ярости, страстей,
дикой революционной силы и мужества, отходит этот Дантон в неведомый мир. Он
родился в Арси-на-Обе,  в "добропорядочной  фермерской  семье".  У него было
много  пороков,  но не  было худшего  - шарлатанства. Не пустым формалистом,
обманывающим  себя  и  других,  чуждым  естественного  чувства,  был  он,  а
настоящим человеком со  всеми своими недостатками; человеком пылко-реальным,
словно  вышедшим из великого огненного  чрева самой природы. Он спас Францию
от герцога Брауншвейгского; он шел прямо своей крутой дорогой туда, куда она
вела его, и будет жить в памяти людей многих поколений.

        "Глава третья. ТЕЛЕГИ"

     Не далее как через пять дней, 10  апреля, следуют новые 19 жертв, в том
числе  Шометт, Гобель,  вдова  Эбера,  вдова  Камиля Демулена.  И они  также
проезжают свой роковой  путь навстречу мрачной  смерти.  Робкая  вдова Эбера
плачет, вдова Камиля старается ободрить ее. О вы, благие  небеса,  лазурные,
прекрасные,  вечные за вашими временными бурями и тучами, неужели у  вас нет
жалости  ко всем  этим  людям?  Гобель, по-видимому,  раскаялся,  он  просил
отпущения грехов у священника, и умер  так  хорошо,  как только  мог умереть
Гобель. Что касается Анаксагора Шометта, этой лысой  головы, лишенной теперь
своего красного колпака,  то какая может быть для него надежда? Разве только
та, что смерть есть "вечный сон"? Жалкий Анаксагор! Бог тебе судья, а не я!
     Итак, Эбер погиб, погибли и эбертисты, грабившие церкви и поклонявшиеся
голубой богине  Разума в красном  колпаке! Великий Дантон и дантонисты также
исчезли.   Они   безмолвствуют  в   глубине  катакомб.  Ни  один   парижский
муниципалитет,  ни одна секта  или партия того или другого  оттенка не смеют
теперь противиться  воле Робеспьера  и  Комитета общественного спасения. Мэр
Паш,  недостаточно поторопившийся  донести  об этих  заговорах  Питта, может
поздравлять  теперь  с открытием их; но как  бы искренне ни делал он это,  а
пользы для него от этого мало. Его путь также лежит в Люксембургскую тюрьму.
Временным  мэром на его место назначен  некто Флюрио-Леско,  "архитектор  из
Бельгии";  по слухам, это  человек, на  которого  можно положиться. Новым же
национальным агентом стал Пайан, бывший присяжный, креатура Робеспьера.
     Таким образом, мы замечаем, что это  беспорядочное электрическое облако
Эреба,  революционное  правительство,  изменило  несколько свою  форму.  Две
массы, или два крыла, принадлежат к нему: верхняя - наэлектризованная  масса
бешеных  кордельеров  и нижняя  -  также наэлектризованная  масса  умеренных
дантонистов и людей, не  чуждых милосердия; эти две массы, осыпая друг друга
молниями, так сказать,  уничтожили одна  другую.  Как  мы  не раз  замечали,
облако Эреба имеет самоубийственное  свойство и при неправильности  зигзагов
попадает своими  молниями в самое себя. Но теперь,  когда эти  две несходные
массы уничтожили одна  другую,  облако  Эреба как  бы  достигло  внутреннего
спокойствия и низвергает свой адский  огонь только  на мир, лежащий под ним.
Проще говоря, террор гильотины  никогда не был так ужасен, как теперь. Топор
Сансона  стучит  все  быстрее  и  быстрее. Постепенно  обвинения  утрачивают
благовидную  форму;  Фукье-Тенвиль выбирает из 12 тюрем то,  что он называет
"Fournees",  охапками, десятка два или  более  человек зараз, и  велит своим
присяжным открывать  по ним огонь рядами,  feu de file, пока почва не  будет
очищена. Донос гражданина Лафлота  о заговоре в Люксембургской тюрьме принес
свои плоды. Если  не  существует никакого повода  к  обвинению  человека или
группы  людей, то у Фукье-Тенвиля всегда есть в  запасе заговор в тюрьме.  И
Сансон   работает   все  проворнее  и   проворнее,  отправляя,  наконец,  до
шестидесяти и  более человек в один раз. Это  праздник смерти:  ведь  только
мертвые не возвращаются.
     О мрачный д'Эпремениль, что это за день 22 апреля, твой последний день!
Этот зал дворца тот самый, где ты пять лет назад стоял  в утренних сумерках,
ораторствуя  среди  бесконечных, полных пафоса речей  мятежного  парламента,
приговоренный вместе с д'Агу к ссылке на Гиерские острова. Эти стены  все те
же, но  остальное: люди, мятеж, пафос,  красноречие  -  смотри!  -  все  это
исчезло, подобно  смутной  толпе  духов,  подобно  фантасмагории  умирающего
мозга. С  д'Эпременилем,  в том же траурном  ряду  телег, едут  разные люди:
здесь  Шапелье,  бывший  популярный  председатель  Учредительного  собрания,
которого  менады  и  Майяр  встретили  в собственной  карете на  Версальской
дороге.  Здесь  Туре,  также  бывший   председатель,  автор  конституционных
законов;  когда-то,  давно,  мы  слышали, как  он  сказал  громким  голосом:
"Учредительное собрание исполнило  свою миссию!" Здесь и благородный  старик
Мальзерб, который, защищая  Людовика, потерял способность  говорить, подобно
седой  старой скале, неожиданно растаявшей,  превратившись в воду;  он молча
едет на смерть вместе со  своими  родными  - вместе с  дочерьми, сыновьями и
внуками своими,  Ламуаньонами и Шатобрианами. Только  один молодой Шатобриан
бродит теперь  среди племени  начезов под рев Ниагарского  водопада и  ропот
бесконечных лесов.  Привет тебе,  великая природа, дикая,  но  не лживая, не
злая,  не  чудовищная  мать.  Ты  не  формула,  не  бешеный  спор   гипотез,